Дети немилости

– Ладно, – проворчал я. – Едем в твое Музыкальное общество... они действительно не устраивают танцев?

По мне, музыка – такая вещь, под которую следует петь, танцевать и веселиться. На худой конец, в театре музыка тоже к месту. Добрый час сидеть неподвижно, слушая непонятно что, – весьма сомнительное удовольствие.

Эррет так не считала.

Чему я изумлялся, так это количеству ее единомышленников. Казалось бы, имея столько времени, сколько его есть у Эррет, можно и скоротать часок-другой за прослушиванием инструментальных поэм. Но что здесь делали обыватели? Оглядывая зал, я находил среди публики не только магов и ученых, но и совсем простые лица. Даже пара полицейских надзирателей тут была; впрочем, их-то со всей очевидностью привели жены.

– В Рескидде нет сословий, – напомнила Эррет. – Ты сам, Мори, недавно говорил об этом. Никого не занимает то, какие развлечения приличны низшим сословиям, а каким – высшим. Личное дело лавочника – прийти сюда и слушать поэму или свернуть за угол и засесть в кабаке.

– Я преисполняюсь почтения к этому лавочнику, – сказал я уныло. – И к рескидди, у которых лавочников пускают в концертные залы.

Эррет хихикнула.

Стена по левую руку от нас полыхнула ярким, не давшим света узором, и мгновенно погасла. Я глянул в ту сторону и обнаружил худого мага в священнических белых одеждах, высоченного как каланча.

– Скоро начнут, – сказала Эррет, – вот уже звукоостановку дописали... Это и вовсе не зал, Мори, это просто музыкальная комната в модном отеле. Мы вошли через отдельную дверь, но сюда можно попасть и из номеров. Я так хотела именно сюда, потому что это концерт старинной музыки, возрастом в пять веков и больше... здесь нет случайных людей, только любители.

– Я темный властелин, – сказал я еще более уныло.

– Это поправимо, – утешительно, хотя и не без ехидства сказала Эррет. – Вот уже исполнители собираются... Мори, у тебя такой кислый вид! Подумай о чем-нибудь хорошем.

Я подумал, что люди Данвы следят за аллендорскими фальшивыми агентами: те заняты теперь какими- то делами в посольстве, и любопытно бы знать, какими.

Еще любопытнее, какими делами заняты настоящие агенты Аллендора и что за цели вообще преследует королевство. На доктора Тайви, уаррскую Тень Запада, вполне можно было положиться; я с нетерпением ждал результатов его расследования. Он уже заслуживал награды, и я давно понял, какой награды он ждет, но, увы, даровать ее мог только после разрешения ситуации, в которой мы оказались.

Четыре разновеликие флейты повели перекличку, арфисты дотронулись до струн, словно маги, готовые активировать схемы заклятий. Игрец на хрустальной гармонике в ожидании поглаживал крохотные рычажки своего инструмента. Музыка звучала странно – протяжно, безмятежно до полного бесстрастия, однообразно-светло. Я глянул на Эррет и увидел, что она закрыла глаза; слабая улыбка на ее губах была исполнена затаенной боли. Как давно Эррет слышала эту мелодию в первый раз и сколько веков исполнялось ныне мелодии?..

Вероятно, не совсем такие мысли она имела в виду, советуя мне задуматься о хорошем. Я отвел взгляд и от нечего делать стал рассматривать музыкантов-рескидди. Они сами казались странными. Подобную светлую усталость я привык видеть в глазах священниц, но никто из музыкантов не служил Церкви... или служил, но иным образом?

Безбурная нежность, бесконечные переливы древнего напева, этот светлый тон, не менявшийся, сколько ни жди – в сравнении с ним колыбельные и те полны страсти... «Больше восьмисот лет», – уверенно определил я. В истории я разбирался лучше, чем в музыке. До того, как в Легендариум вошло пророчество Ирмерит, высочайшим переживанием арсеита считался «айин» – «радость отсутствия надежды». С тех пор, как явилось пророчество, никто уже не мог – да и не желал – достигнуть этого состояния, но не оно ли звучало в песнях тысячелетней давности?

Первым Рескит создала Солнце, и дети Ее играли в нем. Нежа детей своих, Она создала золото, и дети играли с ним. После Она создала песок, и дети играли... Но песок не сохранял формы; золото сохраняло форму, но не имело жизни; солнце сохраняло форму и было полно жизни, но оставалось вечно неизменным. И Арсет наскучили игры.

Когда Арсет наскучили игры, она отделилась от прочих.

Флейты умолкли, вступила хрустальная гармоника; ее перезвон был так сладок, что вкус чувствовался на губах, но бесконечно-светлый лад не сменился, переливы остались те же: айин, счастье обреченных...

Когда Арсет отделилась от прочих, ей пришла кровь. С кровью пришли сила и воля. Обретя силу и волю, Арсет пожелала создать прекрасное. И она создала человека. Но, поскольку Арсет не была сама и нуждалась в ином, она создала человека из песка, солнца и золота.

Юная и неистовая, она обладала силой и выше всего ставила красоту. Потому родились от ее воли существа красивые и вечно юные, могучие, надменные и жестокие. То были не люди; и Арсет заплакала. Со слезами пришли жалость и мудрость.

Бесчисленные изваяния, мозаики, фрески; звезды на шпилях церквей, летящие в небе над Кестис Неггелом, светлые громады соборов Рескидды; белые одеяния священниц. Неизъяснимо ласковый лик, склоненный над колыбелью, – очи как звезды, мреющие в сирени...

Обретя мудрость, Арсет создала мир, в котором может жить человек: пресную воду с прохладой и деревья с тенью, и рыб, и животных. Но все это высохло и умерло, так как в мире не было ночи. Братья и сестры Арсет смеялись и поднимали песчаные бури, в то время как золото плавилось под солнцем. Увидев это, Арсет призвала силу своей крови. Призвав силу крови, она затмила солнце, чтобы стала ночь.

Был день Рескит, и стала ночь Арсет. И Рескит стала гневна.

Арсет спряталась, но братья и сестры указали ее Рескит. Рескит послала за ней огни и вихри. Арсет воздвигла горы и остановила их. Рескит взяла горы и бросила. Арсет создала океан, и горы упали в океан. Рескит велела солнцу жечь и высушить океан. Но океан пролился дождем, и стали облака, снег и туман. И Рескит больше не видела Арсет.

Тогда Арсет заново сотворила все, что было прежде. В мире, наделенном благодатью ночи, и облаков, и пресной воды, родились люди.

Розовые новорожденные и мудрые мертвецы, цари и подвижники, певцы и солдаты, громы армейских труб и библиотечная тишь; Первая и Пятая магии, мотыга и атомник, ученый, подчиняющий демона, художник, что выкладывает мозаику в храме; страшная и прекрасная дерзость небесной девочки.

Увидев, что Арсет обладает силой и волей, Рескит изрекла запрет. Услыхав запрет, Арсет пренебрегла им.

Увидев, что Ее воля не исполняется, Рескит окуталась гневом.

Окутавшись гневом, Она изрекла вечную смерть.

Музыка оборвалась так внезапно, что еще несколько мгновений я вслушивался в тишину, ожидая нового вступления. Но инструменты молчали; флейтисты опустили утомленные руки на колени, и слушатели нестройно, с шумом поднялись с сидений – так в Рескидде выражали почтение искусству. Эррет так и не открыла глаз.

– Мы исполнили «Музыку странника», – сказала совсем юная пухленькая арфистка; за своим изысканным инструментом она была ни дать ни взять медвежонок. – Бродячий поэт Ремисен Шеллат сочинил ее почти тысячу лет назад. К этой музыке есть слова, но ее жанр – «странствие», это особый жанр, где слова не пелись, а читались до или после игры.

Она торопливо встала, точно собиралась сделать это прежде и забыла; с улыбкой, потупившись, вышла на край низенькой сцены.

– Если бы мы с вами жили в ту эпоху, то сейчас следовало бы прочитать слова, – торжественно и смущенно сказала девушка. – Но мы решили, что интересней... решили сделать иначе. Дело в том, что не так давно... конечно, недавно по сравнению с возрастом пьесы... слова Шеллата перевели на современный язык, и на них снова написали музыку. Сейчас мы исполним современную музыку, вдохновленную теми же словами.