проявляла собственную инициативу, откармливала «маленьких мужичков», как она называла внуков, пельменями, пирогами с картошкой и свежей рыбой.
Впрочем, Станислав и Юрка тоже редко сидели дома: если на улице стояла ясная погода, братья по- прежнему гоняли мяч, или уходили на Цну купаться, захватив удочки и банку с червями.
Отец появлялся, как правило, по выходным дням. Однажды он пригнал подводу, погрузил на нее сервант и уехал, даже не присев к столу.
— Некогда, матушка, некогда! — пробормотал он, когда старушка хотела о чем-то попросить его. Но в самый последний момент отец сунул в руки бабушки Варвары пятьдесят рублей, прохрипел: — Возьми, купи мяса!
Появившись в другой раз, отец медленно снял сапоги — он и летом ходил в сапогах — прошелся по горнице, сел к столу и стал смотреть в окно, за которым молчал длинный июльский полдень. Старушка стояла здесь же, ждала, когда Клавдий Сергеевич заговорит. Она не любила первой лезть со своими замечаниями.
Отец начал свою речь с вопроса:
— Не приходили покупатели?
— Бог миловал, — ответила бабушка Варвара, не подумав о последствиях.
Но Клавдий Сергеевич пропустил ее слова мимо ушей. Он думал о своем. Он знал, конечно, что покупателя на дом не было, несмотря на то, что и в Вахтомино, и в соседних деревнях, и по всему селу развешены были объявления о продаже трехкомнатного, построенного по-городскому дома с садом и огородом (пятнадцать соток), с двумя сараями, с антресолями (это почти второй этаж!), с собственным колодцем во дворе.
— Значит, никто не интересовался, — сказал Клавдий Сергеевич, вслушиваясь в свои мысли.
— Может, не надо продавать-то? — спросила бабка как бы между прочим.
— Что? — Отец встрепенулся. — Это почему же?
— Ну… как, — старушка развела руками, словно очень удивилась тому обстоятельству, что ее сын Клавдий такой непонятливый человек. — Сам рассуди, сынок. Ну, продашь ты этот дом, ну, купите вы со своей Тамарой новый в селе, ну, станете вы жить. А парням-то куда деваться?
— То есть, как куда? С нами жить будут, только с нами. Уж ты, матушка, как скажешь, так словно в лужу сядешь. Куда деваться… Отец я им или нет? Или, может, ты думаешь, что я негодяй какой?
— Ну, что ты, Клавдий, зачем такие слова тяжелые.
— А какие слова прикажешь говорить? Дети есть дети. Куда отец — туда и они. А ты как думала?
— Я ничего не думала.
— Вот видишь, сама признаешься: не думала. Взяла да и ляпнула на честного человека такую напраслину. Думаешь, я не знаю, чего ты подумала? Ошибаешься, матушка. Я вас всех насквозь вижу. Ты думаешь, если я не появляюсь в Вахтомине, то значит позабыл-позабросил всех, и пусть сыновья живут так, как им заблагорассудится, пусть с голодухи подыхают, не нужны мне они, груз на шее вот этой самой, — Клавдий Сергеевич ребром ладони постучал себе по шее. — Так я говорю, матушка?
— Совсем не то ты сказал, Клавдий. Я же другое имела в виду. А ты словно порох — пых-пых! — рта не даешь раскрыть, слова не позволяешь вымолвить. — Бабушка Варвара тоже рассердилась, в сердцах громко пододвинула к себе табурет, но не села, продолжала стоять, скрестив на груди руки. — Уж ты позволь мне словечко-то вымолвить, а? Мнение свое сказать, потому что давно оно лежит во мне грузом, мнение мое.
— Говори, матушка, чего спрашиваешь? Ты меня просто-напросто обижаешь, — Клавдий Сергеевич изобразил на лице нечто, похожее на дружескую улыбку, и покашлял, как бы прочищая голос, а на самом деле только для того, чтобы сделать паузу и найти новые слова — добрые и не обижающие. — Ты ведь самостоятельный человек, матушка…
— Я чего хотела сказать, Клавдий, — старушка машинально сворачивала и снова разворачивала полотенце, которым до прихода сына вытирала посуду. — Дети-то твои растут. Стаська вон, так тот вообще скоро жених станет, да и Юрий подрастет, моргнуть не успеешь, как станет басом говорить… Вот почему я много дней хожу и думаю: может, не надо тебе дом продавать? Не оставить ли его мужичкам твоим, им ведь тоже через несколько лет жилье понадобится… Вот, Клавдии, что я давно носила в себе, да не решалась рта раскрыть. К тому же тебя самого сутками не видать, не слыхать…
— Меня не видать, потому что я сутками на работе нахожусь, — отрывисто бросил Вахтомин. — Может быть, кое-кому и кажется, что Вахтомин бездельничает, но Вахтомин ночами не спит, чтобы на его участке все шло так, как должно. Кажется, кое-кто не прочь указать на Вахтомина пальцем: вот, мол, старый дурак, жениться надумал! Но Вахтомин вытерпит и не такое, поскольку у него есть еще и сознание, и трезвость, и воля! — Он спохватился, понизил голос и сказал: — Это я не о тебе, матушка, с тобой дело обстоит проще. А что касается моих пацанов, то они не пропадут. Мы умрем — все им останется. Нажитое не пропадет. — Он снова замолчал, снова начал смотреть в окно. Потом, вспомнив что-то, спросил: — Где они, сыночки-то?
— Футбол гоняют, где им быть еще?
— Все гоняют… Ботинки рвут — вот и вся польза…
— Босиком.
— Все равно. Нет, чтоб какое-либо дело выбрать себе по душе, они футбол гоняют… Ну, ладно, пока лето, прижимать их не буду. А как переедем, как жизнь новую начнем, придется их к порядку приучать. Значит, матушка, если появится покупатель, будь хозяйкой. Походи с ним, все покажи и расскажи, своди на антресоли, на огород, в курятник, в сарай… Все покажи! Пусть не думают, что их вокруг пальца хотят обвести. Деньги стоящие, да ведь и дом — ого-го! В городе такого не сыскать.
— А когда цену начнут говорить, что мне тогда делать?
— А тогда сразу гони Юрку или Стаську ко мне на комбинат, или в магазин к Тамаре Акимовне. — Вахтомин снова покашлял. — Или, если нигде меня нет, тогда к ней домой, к Тамаре…
— Ладно, погоню.
Если бы Станислав и Юрка услышали эти слова, они могли бы сказать себе: «Мы были правы». А правы они оказались в своем предположении, что новой женой отца окажется скорее всего продавщица из книжного магазина, который расположен в селе на самой главной улице. Уже на другой день после того, как отец сообщил сыновьям, что намерен жениться и что женой ему станет «образованная женщина, которая книгами торгует», братья бросились искать эту женщину. В книжном магазине в селе работали две продавщицы: одну из них, седую старушку, Станислав и Юрка сразу же отбросили; а вот вторая — старушка назвала её Тамарой — вполне годилась отцу в жены. Тамара была веселой женщиной с ясными глазами, которые как бы говорили: «Берите, что хотите, мальчики, мне ничего не жалко». У Тамары было круглое румяное лицо и толстые губы, белые волосы падали ей на лоб и придавали лицу мальчишеское выражение. Станислав испытал расположение к этой женщине.
— Годится, — сказал Станислав, когда они покинули магазин и медленно направлялись в сторону деревни.
— Но она не похожа на маму, верно? — сказал Юрка, и в этих его словах, в тоне, каким они были произнесены, сквозила мальчишеская тоска по материнской ласке, которой Юрка давно уже был лишен.
— Может быть, она хороший человек, — высказал предположение Станислав. — Мачехи не обязательно злые.
— Она красивая, — вздохнул Юрка.
— Наверное, веселая.
— Завтра еще придем на нее смотреть? — Юрка просительными глазами смотрел на Станислава, и старший брат сделал вид, что не заметил его взгляда.
— Придем. Почему не прийти?
Станислав, несмотря на свое увлечение футболом, любил читать, и ему нередко попадались книги о мачехах — злых и равнодушных, добрых и ласковых, — о разных мачехах. Иногда он читал о том, что дети не всегда хорошо принимают новую «маму». Сейчас, шагая рядом с младшим братом в Вахтомино, Станислав копался в своих чувствах, но не находил в них протеста против Тамары из книжного магазина.
