'протестностью'. Однако в семидесятых, когда у нас появились во множестве уже настоящие, идейные диссиденты, блатной протест стал выглядеть несколько иначе. И кто знает? Может быть, коммунисты специально не преследовали поэтов блатной романтики, чтобы этот, уже неопасный протест отвлекал от другого? Но о тайнах такого рода нам ещё долго придётся только гадать.
Впрочем, к самому концерту 'О Севере дальнем' наше 'политическое отступление' имеет очень небольшое отношение. Ну какая там, к лешему, романтика. 'Ох, волюшка, добрая воля! Как счастье моё далеко.' Ведь одним из лейтмотивов классической блатной песни является вовсе не романтика, а тоска по воле. Что, конечно, также не могло понравиться Режиму. Но Бог уже с ним, с режимом. Вернёмся к нашему подпольному 'радиотеатру на магнитной плёнке'. У Рудольфа Фукса уже наготове целая сага о жизни московского дна, причём как раз с некоторым 'воровским' уклоном.
Причём, на этот раз он не пишет сам 'литературную часть', а составляет её из фрагментов различных произведений, зачастую оч-чень малоизвестных авторов. И настолько малоизвестных, что до сих пор исследователи спорят — что чьему перу принадлежит. На сегодняшний день можно сказать только то, что большая часть этих фрагментов взята из книги Александра Вьюркова 'Рассказы о старой Москве', а остальное требует ещё дополнительных изысканий… Дело в том, что произведения эти Рудольф Фукс в основном черпал из периодики начала 60-х годов, когда на волне 'оттепели' советские газеты и журналы печатали множество произведений до той поры запрещённых. Нам, к сожалению, также не удалось точно атрибутировать все эти ' фрагменты и отрывки'.
Но обратимся уже непосредственно к этой композиции, получившей впоследствии названия 'О московском дне' и 'В Проточном'. Вероятно, большинство слушателей обратило внимание на то, что 'большая литература оказалась Северному не по зубам', — как совершенно справедливо написал М. Шелег. Хотя, с другой стороны, говорят же некоторые, что Северный мог бы напеть или начитать даже 'Теорию поля' Ландау и Лифшица, и это было бы тоже достаточно интересно! Но это, наверное, для совсем уже 'тонких ценителей'. Так получилось и с 'Проточным'. Как ни странно, но, видимо, Рудольф Израилевич со своей тягой к экспериментам в этот раз немного недооценил свою способность к составлению сценариев для Северного. И зачем ему только понадобилась эта 'большая литература'… Однако, как бы там ни было, а 'литературные чтения' в исполнении Аркадия Северного всё-таки состоялись. Причём, начало было очень многообещающим! Миниатюру И. Ильфа про галифе Фени Локш Аркадий исполняет в своей неподражаемо смачной 'одесской' манере, как тому и следует быть. Ну, а дальше. Впрочем, мы не видим смысла в подробном разборе этого безобразия. Ну что хорошего могло получиться из попытки прочесть 'с выражением' достаточно сложный литературный текст, который видишь в первый раз? Когда во фразах все паузы и акценты выскакивают абсолютно вне всякой связи со смыслом, — это, конечно, оригинально, но. В общем, редкий любитель мог дослушать всё это до середины.
Впрочем, похоже, что это был не единственный эксперимент Северного в данной области. Сохранился ещё маленький фрагмент записи, сделанной неизвестно кем и когда. По крайней мере, Рудольф Фукс не смог припомнить каких-либо подробностей, связанных с этой записью. Так что вопрос об её истории пока, увы, остается открытым… А запись, между тем, весьма интересна и немного загадочна! Правда, Аркадий на ней читает не целиком произведение, а только два небольших отрывка. Вернее, даже, две 'цитаты' из романа Куприна 'Яма'. И здесь, кстати, вовсе не приходится удивляться тому, что для чтения взят был именно этот текст, — ведь в нём идёт речь о блатных песнях! Что само по себе было достаточно редким делом для литературы, издаваемой в СССР. И естественно, что люди, которым тема сия была небезразлична, по особому реагировали тогда на все подобные фрагменты; можно сказать, — 'выковыривали' их из книжек, как изюм из булок. Ну и как же 'блатному артисту' Аркадию Северному было не зачитать подобное, а заодно и спеть! Тем более, что текст и песни здесь вполне естественно дополняют друг друга, — не так, как было в 'Проточном'. А кроме того, на этой записи Аркадий призывает невидимых нам то ли радиослушателей, то ли зрителей заказывать песни. Но мы, к сожалению, пока не знаем каким был этот концерт в полном виде, а, следовательно, и о замыслах его 'режиссёров-постановщиков' судить не можем. Очень вероятно, что это действительно была запись, намного превосходящая своими находками 'Проточный', да и другие 'сценарные' концерты. И тогда очень жаль, что какие-то деятели так безжалостно покромсали её. Но и очень возможно, что это были просто 'наброски' к какой-то другой, к сожалению, несостоявшейся затее.
И чуть дальше опять: 'Все здесь не поверят, что я сегодня действительно пою прощальный концерт. А сегодня он у нас действительно 'прощальный'. Заказывайте музыку, заказывайте песни!..' С чего бы это вдруг такой неожиданный поворот событий? Только-только пришла первая слава и, вдруг, — 'больше вы никогда не услышите моих записей'… Ну, в самом деле, — не могло ж Аркадию уже в том далёком году осточертеть всё это 'музицирование'?! Которое для него, к тому же, ещё отнюдь не стало стилем жизни… А чтобы это было ловким режиссёрским ходом, для привлечения внимания слушателей, — тоже весьма сомнительно. Кто б мог до такого додуматься в те времена? А впрочем… кто ж его знает? Но гадания вряд ли приблизят нас к истине. Остаётся надеяться, что дело когда-нибудь прояснится, если будет найдена полная запись, или её непосредственные организаторы.
Но пора уже вернуться к бессмертной 'драматургии' Рудольфа Фукса. После всех этих литературных изысков его посещает действительно интересная мысль. А зачем искать 'несоветскую' романтику и экзотику где-то в старой Одессе или в воровском мире? Ведь она же была и в их с Аркадием боевой юности! Когда называли они друг друга прекрасным словом 'Чувак', и гордо носили навешанное им комсомолистами высокое звание — 'Стиляга'.
И это, конечно, уже не нуждается в подробных разъяснениях! Мы уже упоминали в начале книги о 'не совсем советской' молодёжи пятидесятых; да и вообще, наша художественная литература и публицистика уже отдали должное этому первому в советской истории нонконформистскому молодёжному движению, первой, можно сказать, духовной оппозиции. Может быть, 'оппозиция' — слишком громкое определение, но нельзя забывать, что это движение возникло ещё при жизни Сталина, когда носить 'иные' брюки или слушать 'не ту' музыку, как никак, требовало некоторого гражданского мужества. Да, великий эксперимент большевиков по выращиванию 'нового человека' раздавил не всех. И, конечно, даже через двадцать лет, в середине семидесятых, когда уже вовсю подрывают комсомольскую идеологию волосатые хиппи, грязные панки и идейные диссиденты, тема стиляг остаётся интересной и романтичной. И вот Фукс пишет композицию о том, что известно ему уже не понаслышке — о весёлой жизни и музыке пятидесятых:
В принципе, в этой композиции не так уж и много рассказов, да и они здесь не художественные, а скорее 'музыковедческие'. Для тех, кто мало знаком с такой вот страницей нашей истории, о которой не писали в учебниках — это просто информация; для тех, кому всё это было родным — ностальгическое воспоминание. Но колорит времени, конечно же, воссоздаётся не музыковедением, а песнями. Которые мастерски исполняет ленинградский студент Аркаша Звездин. Ведь именно такую роль здесь приходится играть Северному. Не изобретать образ старого одессита, или тёртого каторжанина, а просто сыграть самого себя из тысяча девятьсот пятьдесят далёкого года. И просто спеть так, как когда-то пелось в общаге Лесотехнической академии под восхищённые взгляды чувих.
Другую композицию Фукс пишет уже на чисто музыкальную тему. Это рассказ о старинной русской эстраде, о той великой эпохе в нашей музыкальной истории, про которую советский официоз и в 70-е годы ещё говорил сквозь зубы. Хотя, конечно, были в СССР и коллекционеры, и энтузиасты-специалисты по этой музыке — и историки и музыковеды. Причём довольно серьёзного уровня. А Рудольфа Фукса, пожалуй, никак нельзя было назвать 'одним из ведущих советских деятелей данного направления'. Он просто любил
