— Сейчас ты у меня позавтракаешь, чмо!
Митя схватился за автомат. «Посадят!» — мелькнуло в голове раньше, чем он успел оттянуть затвор, и он, отбросив автомат в сторону, первым бросился на Шафарова.
Он плохо соображал, что делает. В глазах помутилось, а в висках бешено колотилась кровь. Он схватил Шафарова за ворот и потянул вниз, стараясь повалить на землю. Шафаров, вцепившись ему в волосы, резко пригнул голову и ударил в лицо коленом. Удар пришелся в губы.
Митя утерся рукавом и, разъярясь еще больше, снова двинулся на Шафарова. Его схватили за руки, увели за «бэтээр». Он выплюнул вместе с кровью осколок зуба.
С другой стороны машины в руках Кадчикова и Горова бесновался Шафаров: «Ты у меня еще умрешь до дембеля! Вечным чижиком будешь, каждый день кровью умываться будешь!»
Мельник повел Митю к колодцу. Афганцы что-то бормотали и качали головами, глядя на него. Он долго умывался, капая на землю розовой водой. Верхняя губа пульсировала жгучей болью.
Когда они вернулись к бронетранспортерам, Шафарова уже не было. Митя видел, что все сочувствуют ему, но от этого было не легче, и он успел пожалеть о том, что не пошел утром за водой. Старики возьмут сторону Шафарова, и тогда ему жизни не видать, даже если Кемал заступится.
Все кругом бегали, кричали, суетились, а он лежал, укрывшись бушлатом с головой, и плохо понимал, что происходит. «Если не повиноваться, будут бить беспощадно, до потери сознания, чтоб другим неповадно было, а быть вечным чижиком до дембеля Шафарова, — значит, признать себя побежденным». Выхода не было. Митя обливался потом под бушлатом и хотел, чтобы день поскорей прошел.
Кемал скинул с него бушлат. Митя зажмурился от яркого света.
— Вставай, сержант. Я слышал, ты мужчиной стал, с черпаком подрался. — Кемал улыбался, и Митя почувствовал себя уверенней. — Собирайся, сержант, вас с комендатуры в рейд отправляют. И не бойся никого.
Кемал пошел к своему «бэтээру», а Митя потрогал распухшую губу и вздохнул.
Известие обрадовало его. Он даже поймал себя на мысли, что хочет, чтобы рейд был подольше, потому что в рейде всем тяжело и страшно.
У здания комендатуры ждала полковая санитарная машина. Заместитель начальника штаба батальона, увидев Митину губу, сказал, чтобы замкомвзвода написал ему объяснительную.
— Я заместитель командира, — тихо сказал Митя. Он очень хотел, чтобы капитан его не услышал.
— Ты? — удивился «зээнша». — Что же ты так командуешь взводом, что тебе морду бьют?
Митя пожал плечами.
— Тем более пиши объяснительную.
«Влип», — подумал Митя. Объяснительную он никак не мог написать, потому что это значило: заложить Шафарова и стать последним дерьмом. Он надеялся, что капитан забудет о нем, как только отправит взвод в рейд. «С глаз долой — из сердца вон». (Две роты и их взвод отдавали в подкрепление другому полку; капитан пообещал десантирование и «настоящую войну».)
В полку шло «Белое солнце пустыни». Митя грузил в бронетранспортер ящики с патронами и, слыша знакомые фразы, представлял себе, что происходит на экране. Губа нарывала, но он старался не обращать на нее внимания, работал сосредоточенно и ожесточенно, пытаясь вымотать себя, чтобы крепко спать в дороге.
Сборы в рейд кончились так же неожиданно, как и начались. Раздраженный голос Пыряева возник из темноты: «Кончай погрузку! Рейд откладывается, а взвод в полном составе заступает в наряд по кухне. Парашу, видите ли, некому убирать!» Взвод недовольно загудел. «Все претензии к дежурному по полку. — Пыряев направил свой фонарик Мите в лицо. — Шеломов, всех людей на кухню. Сам знаешь, что надо сделать. А я спать пошел».
Митя полчаса строил взвод. Старики сказали, что они эту кухню в гробу видали, и ушли досматривать фильм. Кадчиков с Мельником, сославшись, что есть помоложе их, тоже исчезли из палатки. Митя разозлился на всех и отпустил чижиков в кино, предупредив, чтобы сразу же после фильма они бежали в столовую.
Сам он пошел посмотреть, что им оставил старый наряд.
Залы оказались здорово загажены (некому было последить за уборщиками), на столах, на полу валялись куски черного хлеба, поблескивали чайные лужи, шуршали обрывки старых газет, подгоняемые сквозняком. В варочном цеху на полу расплылись огромные лепешки пшенной каши, вокруг них в тусклом свете электрических лампочек роились мухи.
От увиденного ему стало плохо. Ноги ослабели, и он почувствовал, как усиливается дергающая боль в губе. Митя лег на скамейку в зале и неожиданно для самого себя заплакал. До приказа оставался всего лишь месяц, но как его пережить, он не знал. Кемал не заступился за него, Коля — в Союзе, молодые не поддержат, да и не может он драться с целым взводом. Замполит батальона сказал им тогда, чтобы в случае конфликтов они обращались к нему, но это только в крайнем случае… Соленые струйки затекли за воротник, и он поднялся.
Послышались шаги. Он вытер глаза и постарался улыбнуться тому, что вдоволь наестся сгущенки и масла.
Пришли все, даже старики. Митя хотел расставить молодых по объектам, но не успел раскрыть рта, как Горов отодвинул его плечом и вызывающе сказал: «Молодому замку неплохо бы поучиться сначала, как вести себя в обществе. Командовать парадом буду я, а нести ответственность за украденную сгущенку и мясо будет он». Митя заметил на губах Шафарова нехорошую усмешку и похолодел.
Горов отправил его в варочный цех мыть котлы. В варочном должны были работать трое или четверо — его послали одного, а когда он попытался протестовать, Горов отвесил ему такую «баклушку» по шее, что в голове зазвенело.
Его заперли в варочном. Баки из-под чая были пусты, заварки на дне осталось немного, и Митя решил, что просто нальет в них воду, не ополаскивая. Пшенку, кроме чижиков, никто не ел, и котлы были полные. Митя подставил бачок для отходов и принялся вычерпывать кашу. Пропревшая густая масса обжигала пальцы, они покраснели, разбухли и перестали сгибаться. Митя терпел. Ему показалось, что прошло полночи, пока он вымыл первый котел и залил его водой. Оставалось еще два.
Ребята должны вымыть залы и помочь ему. Митя высунулся в окно раздачи и крикнул: «Эй, есть кто живой!» В зале было тихо. В дверной проем были видны вымытые блестящие столы и мокрый пол, — все ушли. «Горов или Шафаров, кто-то из них наверняка запретил под страхом жестокого наказания помогать ему. Вот оно! Удар коленом был только началом».
Митя заковылял по жирному скользкому полу ко второму баку с кашей. Он уселся на него и, откинув крышку, заглянул внутрь. Бак был полный. Им овладело бешенство. Он швырнул в бак грязную тряпку и вдобавок плюнул. Кажется, он знал, куда идти…
Огонек, вырывавшийся из расплющенного конца пулеметной гильзы, сильно чадил, пуская по землянке черные блики. Было сильно накурено, пахло анашой.
На скрип двери встрепенулись двое полуголых парней. В одном низ них Митя узнал Рустама.
— Чего тебе?
— На этом посту Вовка должен…
— Иди отсюда, недоносок! — перебил Митю незнакомый парень.
— Ладно ты! — остановил его Рустам. — Он обдолбился, в «бэтээре» кайф ловит.
Языки у обоих заплетались, и каждое слово давалось с трудом.
Вовка лежал на откинутом водительском сиденье, положив ноги в ботинках на руль.
— Кто здесь?
— Это я, Дима.
Вовка направил на Митю луч фонарика. Оба несколько секунд привыкали к свету, потом Вовка выдохнул:
