Он энергично провел рукой по волосам и, на миг отведя глаза в сторону, вновь посмотрел на жену и сказал:
— Черт возьми, Андрианна, мне не нужна пустота! Мне не нужна женщина без чувств, женщина, не жившая жизнью полноценной женщины, давая, принимая, разделяя. Я принимаю тебя такой, какая ты есть, так как точно знаю, кто ты есть. И ценю тебя. О'кей? — Помолчав, он вдруг прибавил: — Но есть одна вещь, о которой я хочу тебя попросить… Для того, чтобы в наших отношениях все стало ясно, хорошо?
Ее сердце дрогнуло. Что он хочет попросить? Насколько серьезна будет его просьба?
— Слушаю тебя.
— В следующий раз, когда ты увидишь Гая и Джино, не могла бы ты попросить их называть тебя каким-нибудь одним именем. Не Энн и Энни, как это они сейчас делают, а либо Энн, либо Энни. Впервые встречаю женщину, которую всяк обзывает по-своему. Это как-то смущает, если не сказать — раздражает.
Итак, он закончил разговор шуткой. Но остальное его содержание было настолько серьезным и искренним… До этого с ней никто так не говорил. Он давал ей понять, что настолько сильно ее любит, настолько всецело ей верит, что даже закрывает дверь обычному мужскому любопытству (и естественному) относительно женщины, на которой женился… Это акт доверия. Дар любви.
А она? Что она дает ему в ответ? Ложь. Секреты. И ни одного конкретного слова о прошлых ее мужчинах. Она стерла их с большого плана своей жизни, изъяла. Она должна дать ему что-то, что показало бы ее веру в него, веру в их совместное будущее. Ее взгляд остановился на ларце с драгоценностями, который так и остался на столике. Этот ларец — гарантия спокойной жизни. Козырь, которым можно будет спасти игру, когда подступит крайность, вернее, на тот случай, если она подступит. Если она решится отдать все это ему в качестве подарка, дара любви, это будет выглядеть свидетельством ее веры в свое будущее… в их будущее… веры в то, что крайность не подступит до тех пор, пока они будут вместе.
Она открыла ларец, опустила внутрь руку, перебрала пальцами некоторые безделушки… Браслет, который Джонатан подарил ей на корабле. Драгоценности матери. Браслет, болтавшийся в люльке, когда она была малюткой. Очаровательный браслет, однажды подаренный Гаем. Маленькое золотое сердечко — один из первых подарков Джино. Серебряное кольцо — знак дружбы с Пенни. Еще одно — от Николь. Серебряные сережки, в которых она танцевала фламенко в Марбелле.
У прошлого был свой уголок в ее сердце. Не важно какой, но он был.
Она отперла все бархатные коробочки, опустошила их, а безделушки завернула в замшу и положила в пустой ларец.
— Что это ты делаешь? — спросил Джонатан.
— Готовлю тебе приданое.
— Я и не знал, что получу его.
— Но ты такой милый мужчина. Ты его заслуживаешь.
— В самом деле?
— Да, именно заслуживаешь. Вот оно.
С этими словами она взяла раскрытый ларец со столика, отнесла его к кровати и, опрокинув вверх дном, высыпала перед ним яркий дождь колец и браслетов, ожерелий и брошей. Да что там дождь! Это был настоящий ливень из желтого, белого, розового золота, платины, бриллиантов, цитринов, аметистов, голубых топазов, изумрудов, рубинов, сапфиров, желтых и пурпурных драгоценных камней, жадеитов, жемчуга белого, кремового и черного. Они хлестали его по ладоням крупными градинами… Королевский куш!
Джонатан произвольно выбрал из кучи браслет, рассмотрел его вблизи, выпустил из рук обратно на постель. Опасливо притронулся к античному коралловому шейному ожерелью с включениями полированного золота, затем убрал руку. Он взвесил на ладони кольцо с огромным изумрудом, подаренное ей в свое время Джино, и бесстрастным голосом сказал:
— Это должно само по себе потянуть на пару сотен тысяч долларов. — С этими словами он пропустил меж пальцев и кольцо. — Что все это значит, Андрианна?
— Это значит, что я делаю тебе подарок. Я же говорю: это мое приданое. Дар любви.
— Ты знаешь, что не должна мне никакого приданого. Все это… Это не смущает меня. Всего лишь… груда металла и камней, даже если она и называется сокровищем. Просто тебе совсем не обязательно было делать это.
— Нет, обязательно надо было. Уж поверь моему слову — просто необходимо.
— Ну, хорошо. Я всегда буду верить твоему слову и твоим подаркам. А вот сейчас… Как ты думаешь, что мне следует сделать с этим даром любви?
Он подхватил на ладонь пригоршню безделушек и тут же пропустил их обратно сквозь пальцы.
— Не знаю. Разве не хочешь оставить себе?
— Нет, у меня есть другой вариант. Я бы мог взять их на хранение и вернуть в том случае, если ты когда-нибудь изменишь свое мнение об этом поступке.
— Я не имею привычки изменять свои мнения. Кроме того, принятие подарка с такой целью разрушает само понятие подарка.
— Да, видимо, это так, как ты говоришь.
Она резким движением отодвинула в сторону груду драгоценностей, причем некоторые из безделушек соскользнули на пол, и сама села на кровать.
— Мы можем избавиться от них. Скажем, продать, а деньги раздарить.
— Денег будет очень много. Хотел бы я посмотреть на счастливчика, которого мы так облагодетельствуем. Или это может быть и не частное лицо?
— У меня есть одна идея.
Он промолчал, ожидая ее пояснений.
— Я имею в виду тех друзей, которые живут под Сан-Франциско. На виноградниках в долине Напа. Они как раз и есть те люди, к которым я приезжала еще до моего появления в Лос-Анджелесе. Мелисса и Джерри Херн. Он врач, а она… да она просто… Вся их жизненная энергия тратится на людей, на помощь людям. В последнее время они крутятся как белки в колесе, пытаясь собрать деньги на постройку больницы для местных детей. А сейчас… Конечно, они не дадут никогда от ворот поворот ребенку, который нуждается в помощи, но их главная забота — дети из бедных семей. Ты представляешь себе, о чем я говорю? Дети тех, кто вкалывает на виноградниках.
— В основном это мексиканцы, не так ли?
— Кажется, да. Короче, я хотела сказать, что кто-то нуждается и, я думаю, было бы просто замечательно, если бы с помощью всего этого… хлама… можно было бы покрыть эту нужду. Как ты на это смотришь?
— Так, ну прежде всего — было бы очень мило с твоей стороны не называть
— О, Джонатан! Но мы будем…
— При условии, что ты сию же минуту уберешь всю эту ерунду с постели и наденешь ее. Как идея?
— Ерунду?! О, как чудесно! Почему же тебе не понравилось слово «хлам»? Если хочешь знать, я думаю, что Николь пришла бы в возмущение от твоего лексикона! Знаешь, как бы она его обозвала? Tres gauche[13]!
— А знаешь, что бы я на это ответил?
— Что?
— Выжать Николь как губку!
— О, лишняя трата сил. Лучше бы я сама тебя выжала как губку! О, Джонатан, лучше бы я тебя выжала!..
Проснувшись, она обнаружила, что Джонатан уже одет. Правда, не в свое будничное платье. На нем были белые джинсы и морской бумажный свитер синего цвета.
