после демонстративного возврата автомобиля мужем Алексеем намерение это отменил. Хотел было рассказать Дувакину о визите Алексея, но сообразил, что напоминание о Прохорове вряд ли обрадует Дувакина.
– А она меня просила отыскать тебя.
– Взяла бы и позвонила, – сказал Ковригин. И понял, что опять капризничает.
– Сто раз звонила! – сказал Дувакин. – А ей отвечают: «Пошел в баню!»
– Чего? – удивился Ковригин.
– Или: «Пошла в баню!», – сказал Дувакин. – Я, может, не так понял…
– Надо же! Я же расколотил старый мобильный и утопил его! Будь добр, если еще позвонит, дай ей мой новый номер…
Выпили за здоровье прекрасной дамы и двух её мальчишек.
– На твоём месте, – сказал Дувакин, – я всё же поехал бы в Синежтур. Чем быстрее, тем лучше.
– А пьеса?.. Ты же просил экземпляр пьесы… Якобы для сдачи в набор…
45
Дувакин позвонил через день.
– На текст пьесы даю тебе ещё два дня. Приеду и привезу принтер. Но лучше, чтобы ты сам прискакал в Москву на своей семёрке.
– Пока не пойдут опята, – сказал Ковригин, – отсюда никуда не двинусь.
– Значит, я приеду к тебе с принтером.
– К чему такая спешка? – удивился Ковригин. – Ещё позавчера ты мямлил о пьесе скорее из вежливости. Как о некоем довеске…
– Если бы ты не полз поодаль от длинной вереницы, – сказал Дувакин, – или хотя бы не воображал, что так оно и есть, я бы предложил тебе сплясать. Сам я вчера сплясал. Журнал, считай, спасён. Денег инвестор дал. Через неделю из Можайска нам отгрузят номер с твоими пороховницами и Рубенсовыми приключениями. А дальше пойдёт номер с третью записок Лобастова и, хотелось бы, с Мариной Мнишек. Кстати, сегодня снова звонила Свиридова и этак начальственно напоминала о необходимости выпустить собачку.
– Какую собачку? – спросил Ковригин.
– В фильме «Цирк» старый дрессировщик то и дело просит выпустить на манеж свою собачку.
– Вы, Пётр Дмитриевич, видимо, обнаглели от удач и допускаете реплики со сравнениями, мягко сказать, неделикатными.
– Извини, Сашенька, зарвался, – рассмеялся Дувакин, – думал, что сообщу о приятном тебе. Хотя понять, какой нынче интерес Свиридовой к твоей пьесе, не могу.
– И я не могу, – сказал Ковригин.
– Ой ли? – засомневался Дувакин. – Ладно. Гони пьесу. И сразу же садись за продолжение записок Лобастова. Денег за них, как ты просил, выписывать мы тебе не будем… Шутка!
– А Софья Алексеевна? – спросил Ковригин.
– А что – Софья Алексеевна? – как бы удивился Дувакин. – Хочешь пиши, хочешь – не пиши. Теперь это дело факультативное. Если есть актриса на роль Софьи – в Синежтуре, говорят, есть такая, Ярославцева, – вспомни старый рецепт, влюбись в неё и пиши для неё пьесу.
– Циник ты, Дувакин, из первейших, – сердито сказал Ковригин.
– Циник, – согласился Дувакин. – Но вот Антонину нашел и дал ей твой номер. Правда, попросил в ближайшие дни от работы тебя не отвлекать…
– Петя, – сказал Ковригин, – от тебя пахнет коньяком. Не отмечал ли ты сегодня выгодную сделку с госпожой Быстряковой?
– А может, и отмечал! Но тебе знать об этом необязательно! Хотя… С тобой всё ещё желает познакомиться госпожа Быстрякова…
– Некогда, – сказал Ковригин. – Сижу за компьютером. Кстати, в спектакле было много пропусков и искажений текста.
А через полчаса позвонила Антонина.
– Сашенька, родной, как я рада тебя слышать! – пулемётными очередями зазвучала сестрица. – А я и сегодня боялась, что ты пошлёшь меня в баню! С тобой всё в порядке?
– Тоня, я вовсе не забыл, что ты, между прочим, синхронная переводчица. Да, со мной всё в порядке. Но пока я не могу произнести: «Я сделал это!».
– Сашка, я так по тебе соскучилась! Прости меня, грешницу, за несусветную блажь!
– Это я должен просить у тебя прощения. Из-за такой глупости завёлся! Превратился в раздосадованного пятиклассника…
– Слава Богу, денежные дела в государстве наши с тобой досады развеяли.
– Но ведь и впрямь нам надо ставить новый дом.
– На какие шиши?
– Встретимся и обсудим, – сказал Ковригин.
– Петя Дувакин просил не отвлекать тебя от работы. А то бы я сейчас была у тебя. По головке бы тебя погладила, братец Сашенька.
– Прекрати, Тонька, сейчас я разжалоблюсь, пущу слезу и пошлю тебя в баню!
– Всё! Целую! И до встречи!
– Погоди! – спохватился Ковригин. – Помнишь, мы играли в пиратские клады и отец рассказывал о тайниках в Журино?
– Конечно, помню.
– К тебе не попали какие-либо отцовы чертежи или макеты? Помнишь, из картона, такие раскрашенные?
– Нет, – сказала Антонина.
– А у мужа твоего, Прохорова, он ведь со вниманием слушал рассказы отца, ничего не осталось?
– Не знаю. Увижу, спрошу. Для тебя это очень важно? – Нет, – сказал Ковригин. – Теперь и я целую тебя и глажу по головке. И пошла в баню!
А ведь действительно разжалобила его сестрица. Ещё в первых классах Ковригин, начитавшийся книг о мушкетёрах, рыцарях короля Львиное Сердце, шотландских стрелках, поглаживание его русой головы взрослыми считал для себя унизительным, вскакивал или, по крайней мере, терпел прикосновение чужих рук к своей личности. А веснущатому бесёнку, с тощими (тогда) ногами, Тоньке, эта бестактность дозволялась, а иногда, в случаях досад Ковригина, её ласковые прикосновения способны были дать Ковригину облегчение.
Ковригин сидеть у компьютера не смог. Встал. Вышел на крыльцо. Закурил.
Надо было выйти в лес. Пусть ненадолго, пусть и недалеко. Лес для Ковригина был сейчас, пожалуй, важнее лечебных прикосновений сестры Антонины.
Естественно, лес изменился. Вслед за тополями решительно пожелтели березы, раскраснелись клёны, в саду напротив Ковригинского осыпались яблони, и даже на улицах посёлка, устланных желтым, рыжим и зелёным, приходилось наступать на притянутые тяжестью Земли плоды, всё больше с красными боками, антоновка в посёлке будто вывелась.
В лес, а сначала – в приколодезную рощу, Ковригин вышел с мыслями вовсе невнятными. А никакие мысли ему вообще сейчас не были нужны. Но вскоре они возобновились и стали слоиться. То он думал о вещах бытовых. То бытовые необходимости существования сцеплялись с грёзами его натуры, требующей высоких предназначений. Кто он, Ковригин? Но так уж важно было назвать его суть словами? Сейчас же – и будто бы ни с того, ни сего – он вспомнил о французе Жорже Ленотре. Ленотр был потомком создателя Версальского парка, академиком – по заслугам, выпустил множество томов по истории Франции кануна революций и гильотин. События семнадцатого века его интересовали не для выявления их закономерностей, не требовали обобщений и глубокомыслий, а увлекали его движениями частных судеб в достоверностях повседневной жизни. Не таков ли и он, Ковригин (по своим устремлениям, а не по степени исполнения поисков, то есть окраски их талантом)? Хотя и желал бы Ковригин вывести для соображения Общего Смысла – отчего только две женщины в России века семнадцатого оставили следы в самопознании соплеменников. И зачем в письменных источниках и легендах следовало искажать их сути, причем приписывать Софье
