в дворцовом фольклоре.
– Клады, что ли, намерены искать? – спросил Ковригин.
– Я не кладоискатель, – резко сказал Острецов. – В одном из своих эссе вы рассказали о лабиринте графа Тутомлина в доме на Покровке, где Тутомлин прятался от кредиторов и назойливых приятелей и где он размышлял о милых ему вещицах. В том же эссе вы упоминали о лабиринте в Одессе погодка Тутомлина Румянцева. Похоже, такой лабиринт, но со своими вывертами, был и здесь… Вот бы и мне отыскать место для тайных уединений в Журино!
– Тогда уж меня, как знатока здешних тайных мест, – сказал Ковригин, – вам бы пришлось совместить со скелетами в лабиринтах Питсбурга, назовём их теперь так.
– Да что вы меня за Бармалея держите! – великодушно заулыбался Острецов. А потом и рассмеялся.
– А может быть, вы её чем-то напугали? – задумался Ковригин.
– Кого? – удивился Острецов.
– Хмелёву, – сказал Ковригин. – И сильно напугали. Вот она и пустилась в бега…
– Не знаю… Может быть… – теперь уже задумался Острецов. – Давайте оставим эту тему…
– Хорошо, – сказал Ковригин. – Один вопрос. Это уже мой интерес. Пишу некое сочинение. Озорное. Или озороватое. Были пересечения Турищевых с Бекетовыми и Репниными?
– Были, – сказал Острецов. – Один из Репниных жил в Журине два года. Армия погнала Наполеона, вошли в Париж, а он сидел в Журине. Имел в Синежтуре заводик. Но при чём тут Бекетовы и Репнины?
И Ковригин посчитал нужным рассказать Острецову историю попыток создать на даче Бекетова и в имении Репниных Воронцово секретного оружия и отправления при подходе Бонапарта к Москве «секретников» обозами куда-то на восток.
– И что? – спросил Острецов.
– Нет ли в Синежтуре или в Журине, – сказал Ковригин, – каких-либо преданий или легенд о тех «секретниках» или хотя бы их поделках и изделиях, возможно, прозванных «воздушными кораблями»?
Ковригин видел, как по ходу его историй разогревается интерес к ним Острецова, как напряглись надбровные мышцы слушателя и сжались его губы.
– Я ничего не слышал ни о каком секретном оружии! – воскликнул Острецов.
И Ковригин почувствовал, что Острецов на этот раз не фальшивит, а удивление и азарт Варвары любопытной и игрока – в нём искренние.
– Первый раз слышу! – говорил Острецов. – И даже не интересовался, чем занимался тогда Репнин в Журине. Надо же! Интересно, интересно!
– А на одном из подносов, привезённых вами, висит или парит нечто похожее на дирижабль.
При этих словах Острецов будто бы насторожился.
Обменялись любезными обещаниями.
– Коли я что-нибудь разузнаю, непременно сообщу вам, – сказал Острецов.
– Ну, и я, если прибудут какие-либо соображения, поделюсь с вами, – пообещал Ковригин.
– Вы можете отыскать существенное и в московских архивах, – будто бы размечтался Острецов.
– Пока не было времени. Но обязательно посижу в архивах, – заверил Ковригин. – И вашу просьбу уважу, о после Власьеве и Репниных, в частности…
А Острецов, похоже, и не помнил о какой-либо своей просьбе. Он снова заговорил о поисках Хмелёвой.
– Бог в помощь! И милиция… – сказал Ковригин. – Полагаю, что ваши силовики и ваши связи дадут результаты. Если вам так необходима Хмелёва…
– Она необходима прежде всего городу и театру, получившему шанс показать себя публике в столицах, а потом в Эдинбурге… Она необходима и мне.
– Ну да, вы ведь спонсор или даже хозяин театра…
– Ваши ехидства, Александр Андреевич, неоправданны и неккоректны… В другом бы случае я… Ведь вы… Ну, ладно…
Острецов замолчал. То ли вспомнил, что Ковригин примчался в Синежтур именно разыскивать Хмелёву. То ли, напротив, подавил в себе слова резкие, произнесение которых требовало действий карательных. Человек, сопроводивший Хмелёву в Москву, должен был быть ему противен. Если не мерзок. Но момент был упущен. Раздавить мерзавца следовало в подземных ходах. Однако тогда многие секреты замка так и остались бы секретами. Сейчас же, полагал Острецов, ему был невыгоден публичный скандал со столичным журналистом, судьбой которого интересовалась (может, и в его опекуны себя определила) Звезда Театра и Кино Свиридова.
Впрочем, такое развитие мыслей Острецова происходило лишь в воображении Ковригина. На самом же деле оно могло быть и иным. Но Ковригин ощущал несомненную опасность для себя в воздухе Синежтура, и ему хотелось дерзить.
Хотя… хотя… Может, Острецов и впрямь любил и любит сейчас Хмелёву, а он, Ковригин, скребёт ему душу своими ехидствами?
– После «Черёмуховой пасти», – сказал Ковригин, – я рассматривал поэтажные планы здания, я не технарь, но пространственное видение мне дано, так вот, до меня дошло – догадкой или фантазией! – что внутри замка, ближе к северо-восточной башне, есть как бы труба цилиндрической формы, диаметром метров в пять, в чертежах не зафиксированная, а потому словно и несуществующая, и именно в одном из её отсеков и поместили Древеснову. Значит, кому-то ведома эта труба неизвестного назначения. И возможно, в начале войны странные мужики проводили занятия внутри неё…
И эти его слова не были услышаны собеседником.
– В восьмом классе, в валенках, в ушанке, подвязанной под подбородком, с соплями под носом, – отмолчав, заговорил Острецов, – мёрз у киношек, надо было зарабатывать, спекулировал билетами, называли тогда мелким барыгой, мать служила в театре Верещагина гардеробщицей, и вот я мёрз, валенками по снегу потаптывал, но был убеждён: будет у меня свой театр. Будет! И был уже почти. Но и будет!
В воздух отсылал свои слова и Ковригин. Знал при этом, что слова его далеко не улетят, их догонят, поймают и усадят в клетку для изучения.
– Долго гадал, отчего в фонтанах речного двора усадьбы, – высказывал свои соображения Ковригин, – фигурки водяного существа – дракончика на шести лапах. Вспомнил. В Царском Селе Екатерина Великая над дорогой к дворцу рапорядилась поставить монплезир – Китайскую башню с подобными дракончиками. Красиво. Но там была лишь дань моде на китайское. А в журинских-то дракончиках, именно с шестью лапами, наверное, должен быть смысл…
В ответ (а в словах Ковригина был очевиден вопрос) – предложение выпить. Кому – коньяку. Кому – пива.
И взгляд Острецова – вроде бы дружелюбный, в нём – обещание вечного расположения и моментальной выдачи гонорара для постройки дома на даче. Нет, надо бежать из Синежтура, пока не поздно, рассудил Ковригин.
Получив разрешение войти в номер, служитель Афанасий сообщил, что беспрерывно звонят по отключённому телефону Острецова и требуют немедленной беседы. И не надо ли установить место пребывания неучтивого человека и доставить его под светлы очи? – Дайте телефон, – приказал Острецов.
Выслушав звуковой напор корреспондента, Острецов попросил Ковригина взять трубку и постараться определить, не знаком ли ему голос звонившего.
– Пошёл в баню! – услышал Ковригин.
– Пошёл сам, знаешь куда! – тихо произнёс Ковригин.
Неучтивый собеседник вскрикнул, будто в ужасе, и свой телефон отключил.
– Не узнали? – спросил Острецов.
– Не-е-е-т! – протянул Ковригин и перекрестился.
Показалось ему, что посылал в баню не кто иной, как Юлий Валентинович Блинов.
Но, конечно, показалось.
Позже, отужинав в гостиничном ресторане, Ковригин посчитал необходимым набрать номер телефона,
