– Звали ли как-либо этого удальца с шестью лапами? – спросил Ковригин в надежде услышать «Тритонолягуш» или «Костик».
– Название ему – «Тот, чье имя произносить нельзя», – серьёзно сказала Антонова.
– Это уже нечто шаманское, – сказал Ковригин.
– Однако это так, – сказала Антонова.
И Ковригин понял, что далее говорить о «Том, чьё имя произносить нельзя» было бы делом бессмысленным, только приезжие (или проезжие) невежи досужим и, стало быть, пустым интересом могли вторгаться в чужие устои и тем самым создавать осложнения или даже опасности людям, принявшим в детстве и всерьёз предания и каноны родной стороны.
– Тот, чьё имя произносить нельзя, – повторил Ковригин. – Это даже не от шаманов. А от ацтеков. Или майя… Да, кстати, а дебютантка Древеснова ещё не появилась на подносах?
– Ещё не сподобилась, – сказала Антонова. – Но появится. Раз вы на неё поставили.
И она заулыбалась. Возможно, предлагая о серьёзном более не говорить.
– И вот ещё что, – сказал Ковригин. – На одном из подносов, привезённых Острецовым в Москву, в углу летал воздушный корабль, похожий на дирижабль. Что-то здесь я не вижу никаких кораблей…
– А вон там, – указала глазами Вера Алексеевна, – висит поднос «Встреча Александра с Наполеоном в Тильзите», там, пожалуйста, присутствует ваш воздушный корабль.
Действительно, присутствовал в тильзитском сюжете воздушный корабль. А встреча в Тильзите произошла в 1807 году. И был тогда Тильзит городом прусским.
– А в новейших сюжетах, – продолжал интересоваться Ковригин, – есть ли дирижабли?
– Что вас так волнуют дирижабли? – удивилась Антонова.
– Ваш город – обозостроителей, – сказал Ковригин. – Ямской тракт. Телеги, сани, кареты. Средства передвижения. Почему бы теперь и не дирижабли?
– Есть и на новых подносах воздушные корабли. Но странных форм. Вон на той стене поднос с Маринкиной башней…
Ковригин направился было к указанному подносу, но зазвонил мобильный.
– Слушаю, – сказал он. И услышал: «Пошёл в баню! И немедленно! Мужик, тут же иди в баню! Иначе для тебя кончится пар!»
Движение к подносу с Маринкиной башней и дирижаблем над ней Ковригин приостановил. Сказал:
– Вера Алексеевна, извините, ради Бога! Надо срочно идти по делам. Спасибо за путеводительство. Надеюсь, снова появиться в музее.
– Она вас вызвала? – быстро спросила Антонова.
– Кто она? – удивился Ковригин.
– Я что-то невпопад сказала… – растерялась Антонова. – Вам Долли передавала привет… Вы помните Долли?
– Как же я могу не помнить Долли! – воскликнул Ковригин.
– Ну вот, привет от Долли я вам передала, – сказала Антонова. И сейчас же прошептала: – Если всё же встретите Лену, передайте… ну, чтобы она прекратила шалить, усмирила гордыню и не верила лукавым посулам…
Двое джентльменов на них не глядели. Они обсуждали встречу императоров Александра и Наполеона в Тильзите.
54
«Зачем я выскочил из музея? – недоумевал Ковригин. – Что за сила напугала меня и поволокла неизвестно куда? Чего я испугался? Что за идиот посылает всех в баню?»
И уж совсем нехорошо было то, что он, Ковригин, сбежал и от Веры Алексеевны Антоновой, пришедшей сюда ради его просвещения в пустой утренний час музейной жизни, а может быть, и не ради одного лишь просвещения.
Ко всему прочему заняться ему было нечем.
Поезд, проходной, не скорый, но по кассовой рекомендации – скорый, должен был повезти его в столицу в половине первого ночи, а являться сейчас в ресторан «Лягушки» и коротать там время не было резона. Интересные события, по мнению Ковригина, могли происходить в «Лягушках» лишь после девяти вечера.
И ведь на самом деле, с чего бы он выскочил из музея, бросив уже как бы на ходу Антоновой: «Надо срочно по делам!» и даже не раскланявшись как следует с симпатичной ему женщиной. Услышал: «Пошёл в баню!» – и сбежал. Нет, это никуда не годилось!
А что годилось? Пугаться фантомного голоса из утопленного телефона? Русалки, что ли, с мельником им завладели и теперь балуются? Ну, и пусть себе балуются.
Однако это не русалки и не сумасшедший мельник.
Мужик предлагал (или указывал) Ковригину немедленно идти в баню, иначе там кончится пар. Обычно мужик (телефон) говорил либо: пошел в баню, либо: ушёл в баню. Сейчас же в его словах предупреждения или хамства появилась некая определённость – где-то мог кончиться пар. Ковригин был безрассудно- азартным парильщиком и, естественно, мог посчитать слова о предполагаем исходе пара лично к нему обращёнными. Возможно, его деликатным способом, но с важной целью вызывали на доверительное свидание в какую-либо из бань Синежтура. Но о географии баннопрачечного хозяйства города Ковригин не имел представления. Не возвращаться же ему сейчас в музей и не выспрашивать у интеллигентной дамы Веры Алексеевны, где у них здесь лучшие санитарно-гигиенические заведения?..
А вот к чистильщику обуви Эсмеральдычу можно было бы и обратиться с интересом. Если, конечно, Эсмеральдыч ещё проживал в Синежтуре и продолжал со скидками относиться к афроамериканцам. Но киоск того прежде стоял невдалеке от театра имени Верещагина, и была опасность нарваться на кого- нибудь из служителей театра, хуже всего, конечно, – на режиссёра Жемякина, выслушивать вопросы о приме Хмелёвой и оправдываться – мол, я-то тут при чем. Впрочем, какая уж здесь была опасность? Просто разговор с кем-то мог оказаться неприятным, но Хмелёва на самом деле была взрослым человеком, и именно она должна была объяснять людям, ею обиженным или огорошенным, смысл своих поступков.
Гуталиновая будка Эсмеральдыча, можно посчитать, айсора по происхождению, не исключено, что и из ассирийских жрецов, мокла на прежнем месте, и Эсмеральдыч в ней сидел. При первом знакомстве с Эсмеральдычем Ковригин обнаружил на чистильщике картуз лионского таможенника (в Лионе Ковригин не был, из французских таможенников знал лишь Руссо, ну, не важно), картуз и теперь был при нем. Либерализм Эсмеральдыча, а может, и общие его социальные устремления по-прежнему подтверждало обещание, выведенное крупными буквами от руки: «Афроамериканцам скидка 85 %». Но пока ни одного афроамериканца Ковригин в Синежтуре не наблюдал. Возможно, Эсмеральдыч долгие уже годы, а то и десятилетия, ожидал приезда в Синежтур президента Обамы.
– Добрый день, Эсмеральдыч, – произнёс Ковригин. Не без робости произнёс.
Эсмеральдыч читал «Советский спорт», от футбольного отчёта о проигрыше «Амкара» (заголовки в газете – жирнее текстов) глаза не отвёл, а мельком взглянул в оптическое устройство, возможно, помогавшее ему рассматривать обувь клиентов.
– А-а-а! Проезжий. Я уж не помню, куда и откуда. Сегодня-то обратно, что ли, в пункт отправления?
Ковригин предполагал в Эсмеральдыче большей осведомлённости или даже способностей к пророчествам. Похоже, и спрашивать его о доверительном свидании в бане не имело смысла. А Эсмеральдыч, мгновенно потеряв интерес к обуви Ковригина, вернулся к чтению «Советского спорта», вышептывая при этом со сменой интонаций, от умилительной до бичующей, слова: «аммиак» и «карбамиды». Ковригин знал, что из этих слов сложено название пермского клуба «Амкар», и был удивлён. В прошлый раз чистильщика волновали английские клубы – «Астон Вила» и «Ливерпуль», а тут вдруг – «Амкар»! Да и Эсмеральдыч ли сидел нынче в будке? Ковригин всмотрелся в лицо гуталинных дел мастера. Вроде бы черты лица его измельчали, на лбу прибавились морщины, но нос оставался клювом. Впрочем, если в будке сидел нынче, скажем, брат знакомого Ковригину чистильщика, то и его можно было именовать Эсмеральдычем.
– С вас полторы тысячи, – сказал Эсмеральдыч.
– Долларов? – спросил Ковригин.
