любителей не каждый день. Да и то – не всех. Адью…
И железная будка (не исключено, что и чугунная) гуталинщика мгновенно сложилась, вмялась в землю и исчезла, оставив на городской проплешине в примятых обесцвеченных травинках жирного дождевого червяка. Червяк полежал под снежной крупой, выразил неудовольствие, убрался под травинки и пропал. На месте его пропажи не ко времени зажелтел пышно-крепкий пока, с сентябрьской клумбы, цветок ноготка.
55
Стало быть, серные бани в «Лягушках» не для всех и не каждый вечер.
Об этом было сообщено в конце разговора.
В начале же его Эсмеральдыч не делал никаких оговорок. Мол, есть хорошие серные бани после девяти вечера. То есть рекомендовал их в связи с интересом Ковригина к баням и парным. И никакого раздражения появлением проезжего не выказывал. Но потом стал вредничать. Из-за чего? Из-за Древесновой? Однако шипение было произведено Эсмеральдычем (или кем там?) не в связи со словами о Древесновой.
Эсмеральдычем было высказано пожелание Ковригину быть повнимательнее. Ковригин якобы ощутил всего две мелкие подсказки. О серных купальнях. И о коротком дне в парных. А Эсмеральдыч, по его мнению, одарил Ковригина более важными подсказками и предостережениями. Чёрные шнурки. Древеснова и ставки на неё. Растерянность при упоминании о дирижаблях. Шипение Эсмеральдыча. Дождевой червяк, умелец щекотки. Неряшливость обуви Ковригина, вынужденного ползать подземными ходами и напугавшего город. Поедание гуталина столовой ложкой. И прочее, и прочее. Куча этого прочего. И что было вывалено Эсмеральдычем без всякого смысла, а что, напротив, искривлено со значением, – поди разберись! В прошлый раз Эсмеральдыч отнёсся к проезжему человеку со вниманием, даже будто бы с симпатией (имел информацию или поставленную кем-то задачу?). Сейчас же Ковригин почувствовал озабоченность гуталинных дел мастера и явные его подозрения. Совет был даден ему банальный – ехать в Москву, там Ковригину место, там – его пост. И это при знании того, что он в половине первого ночи в Москву отъезжает. Билет в кармане.
Неужели у кого-то возникли опасения, что билет билетом, а в Москву Ковригин отъезд отменит, задержится в Синежтуре (или его что-то здесь задержит, скажем, приключение нечаянное в «Лягушках») и продолжит нервировать в городе некие силы. Теперь Ковригин вообразил (фантазий у него хватало), что в Синежтуре происходит столкновение нескольких партий (впрочем, слово «партий» вряд ли было уместно, оно у нас по традиции обозначает нечто громоздко-дисциплинарное, с жёсткой конструкцией, затянутое корсетом), а потому, скажем так – столкновение нескольких сил. И даже обострение этих столкновений. Он же, Ковригин, с неразъясненной Древесновой остаётся для неведомых ему сил фигурой загадочной, ожидать от него можно чего хочешь и чего не хочешь, а потому пусть катится отсюда подальше.
Мысль такая, повторюсь, возникла в воображении Ковригина.
И порождена она была отчасти искренним или мнимо-игровым недоброжелательством Эсмеральдыча.
«А проверим! – сказал себе Ковригин. – А проверим!» С дерзостью сказал. С вызовом.
Ресторан «Лягушки» работал, и Ковригина впустили в него с улыбками доброжелательства. Ответственный гарсон-консультант Дантон-Гарик будто бы только для того и существовал в мироздании, чтобы ожидать при входе в зал Тортиллы именно Ковригина. Дантон-Гарик деликатными словами позволил себе напомнить о подвигах Ковригина в усадьбе Журино, о них в Синежтуре уже слагались легенды («Хорошо хоть, не былины, – подумал Ковригин. – И не песни о конноармейцах…»). При этом в словах и в глазах гарсона-консультанта не было иронии и соблюдалось служебное отдаление мелкого чина («знаем свой вершок…») от личности значительной.
Ковригин расслабился. И зря. Но об этом – так, мимоходом…
Угадывалось желание Дантона-Гарика спросить о чем-то для него важном, не исключено, что о приме Хмелёвой или о Древесновой, но никакими вопросами гарсон Ковригина не затруднил.
И Ковригин был препровождён к известному столику у известного ему фонтана.
– Кухню нашу, Александр Андреевич, вы знаете, – сказал гарсон. – Но если пожелаете заказать нечто особенное, из любых кухонь мира, то для вас… Для вас всё явится, пусть и с небольшой задержкой, но в наилучшем виде и из свежайших продуктов… Хоть бы и из только что пойманного на Карибах тунца…Такое получено распоряжение…
– Спасибо. Заранее спасибо. Что-нибудь придумаю… Озадачу вас, озадачу! – возрадовался Ковригин. Но вспомнил. Спросил уже с опасениями: – Это не к меню. Это на всякий случай… Серные бани у вас сегодня как?
– В порядке. Но нынче особенно хороши восточные бани! – сказал гарсон.
– Ну и слава Богу! – заключил Ковригин.
– Какова сегодня ваша культурная программа? – поинтересовался Дантон-Гарик. – Времени у вас немного. А в Синежтур вас, к нашему огорчению, может, более и не занесёт. Итак – бани, шахматный клуб, прогулка с факелом мимо привидений, удовольствия за столом? В каком сюжетном порядке вы пожелаете провести вечер?
«Этак и впрямь не сядешь в поезд…» – обеспокоился Ковригин.
– Начнём с удовольствий за столом, – сказал Ковригин. – И на часок – в бани! Факелы с привидениями отменяются. Ужо нагулялись в подземельях. Ну, может быть, минут на пятнадцать загляну в шахматный отсек. К лягушкам местного подвида.
– Разумно, – кивнул гарсон. – Принято.
– А то, может, и вовсе исключу из интересов шахматные баталии и болота с номерами, – раздумывал вслух Ковригин. – Там ведь, небось, у лягушек никаких новых затей не прибавилось…
– Как сказать… – произнёс гарсон.
– Что вы имеете в виду? – спросил Ковригин.
– Новые поступления, – сказал гарсон. – Затей-то, возможно, и не прибавилось… Но вот особым интересом пользуется одно из новых поступлений. Вернее, одна из поступивших…
– У вас расширение штата? – спросил Ковригин.
– Замена выбывших, – сказал гарсон.
– И кто же эти и в связи с чем выбывшие?
– Посетителям ресторана не обязательно знать о внутренних ситуациях заведения, – строго и с укором произнёс гарсон. – Полезно ли забивать голову лишними сведениями? И разрешите, Александр Андреевич, мне отправиться за вашими закусками и начальными напитками. А то как бы нам в приятных разговорах не забыть о времени отправления вашего поезда. – Резонно, – согласился Ковригин. – Тем более что мне всё же потребуется пятнадцать минут для экскурсии в шахматный отсек.
– Это как посчитаете нужным…
Через пять минут столик Ковригина был накрыт и приготовлен к благоудовольствиям уважаемого посетителя. Исходил пар от только что сваренных раков, от вынутых из горячей кухонной кастрюли картофелин, оказавшихся на блюде соседями как ломтиков малосольной сосьвинской селёдки, так и (на любителя) цельных, неочищенных её экземпляров. В начальные напитки Ковригину Дантон-Гарик определил две кружки синежтурского пива, явно не разбавленного, и в графине – на опытный глаз – двести граммов прозрачной жидкости, способной снять напряжения дня.
– Я ничего не напутал? – поинтересовался гарсон. – Не испортил ли чего?
– Что вы! – воскликнул Ковригин. – Всё именно в наилучшем виде! Вы – кудесник! Вы уловили не только мои желания, но и, простите за вульгаризм, мельчайшие бурчания в моем организме.
– Это не я… – будто бы засмущался гарсон. – Это Распоряжение…
Ковригину бы сейчас же вызнать, чьё это распоряжение и чем оно вызвано, а он уже поднёс ко рту рюмку (вилкой был прихвачен ломтик селёдки) и произнёс:
– Чтоб и вам хотелось!
И пока Ковригин отправлял жидкость в пищевод, гарсон, пожелав гостю тихонравного отдыха и напомнив о возможности особенного блюда, от его столика удалился. Сейчас же ожил фонтан Тортиллы, взыграли подсвеченные струи и отвлекли Ковригина от земных забот. «А теперь переходим к водным процедурам», – будто кто-то прошептал ему. От земных – к водным. Может, к земноводным? Тут, естественно, уместны были раки с пивом. Или лягушки? Но лягушками здешняя кухня не занималась. Так
