называемые лягушки играли в шахматы и шахбоксинг «по-калмыцки» в своём отсеке, там же имели водоёмы и болота для приватных общений, о чём Ковригин не без удовольствий вспоминал. Значит, в игровом отсеке появились новые шахматистки (их спортискусство пока не запретили), и одна из них взволновала умы и чувства. Не Древеснова ли была ею? Или не на место ли Древесновой, исполнившей свою функцию и получившей за старания, как бы выразилась барышня Долли, преференции в судьбе, была приглашена (вывезена из Парижа) прекрасная шахматистка (хотя какие могут быть в Париже шахматистки?)? При этом Ковригин не был убеждён, что он и в самом деле наблюдал прежде в шахматном отсеке Древеснову и уж тем более нырял именно с ней в молочные воды болота № 16. Просто она была похожа на одну из здешних Лягушек в одеяниях-кожах с блёстками. А может, из-за особенностей и вкусовых привязанностей художника по костюмам, и на всех здешних Лягушек? Так, задумался Ковригин, а не за участие ли в судьбе Древесновой (то есть и за участие в чужой игре) он поощрен нынче некиим Распоряжением, по какому, в частности, для него сейчас же добудут в карибских водах тунца или же наловят под Бангкоком крупных тараканов для горячего блюда?
Но он-то искал вовсе не Древеснову, а Хмелёву…
Стало быть, ход его мыслей был сейчас неверный.
В круглых водяных листьях рядом с золоченой Тортиллой что-то дернулось, мелькнуло, снова дёрнулось…
«Тритонолягуш Костик!» – сообразил Ковригин.
Он ощутил потребность в разговоре с Костиком, то есть и не в разговоре, Костик, помнится, ни слова не произнёс, да и не обязан был произносить слова, а пусть хоть бы и в немом общении с ним. Даже и без переводчика Дантона-Гарика. Без переводчика-то оно, пожалуй, и лучше…
Но Костик не вынырнул, на бортик фонтанного бассейна не взобрался. В воде же под Тортиллой более ничего не дёргалось и не мелькало.
Возможно, и недавнее мелькание чего-то (или когото) Ковригину померещилось…
– Как отдыхаете? – спросил гарсон. Явился. Вежливый, желающий добра.
– Прекрасно! – заявил Ковригин.
– Пти-харчо я вам заказал на всякий случай… Но вы не забыли об особенном блюде?
– Хариус жареный с картофелем фри, – без раздумий произнёс Ковригин и тут же удивился собственному капризу. – А к хариусу и рыбу барабульку таганрогскую, тоже жареную. С золотистой корочкой.
Никаких удивлений гарсон не выказал. Хариус и хариус. Ну и барабулька, само собой. Не находился ли он, Ковригин, в таверне «Три пескаря»? Себе же он продолжал удивляться. Он-то собирался заказать шкворчащую брауншвейгскую колбаску, с дымком, чуть подгоревшую. Но посчитал, что делать это в ресторане с французской якобы кухней было бы бестактно и даже оскорбительно по отношению к персоналу мсье Жакоба. К тому же к пиву местные раки были ничем не хуже брауншвейгских колбасок. Ничем не хуже! О хариусах же ему напомнили взыгравшие вдруг сентиментальные чувства. В годы практик и журналистского стажёрства Ковригин много мотался по берегам саянских рек и притоков Енисея. Годы и края были голодные. Ковригин питался в придорожных чайных. Там и суп какой-никакой имелся, и можно было насладиться за тридцать копеек пойманным часами раньше хариусом с картошкой… А впечатления о рыбке барабульке зародились опять же в пору студенческого нищенства Ковригина и дикарского освоения им в дни каникул побережий Чёрного моря… Позже, говорят, барабулька даже и с Одесского Привоза пропала…
Ковригин растрогался, ему сейчас же захотелось рассказать – лучше бы Костику, но хоть бы и Дантону- Гарику – об истории своих вкусовых капризов, однако из-за странностей их (или, напротив, из-за их простоты и убогости) побоялся потерять лицо. Произнёс както неловко и будто бы себе в оправдание:
– Наши-то рыбки ко всему прочему обойдутся вашему заведению доступнее и дешевле Карибского тунца. И уж тем более мурены.
Слова его, похоже, вызвали неудовольствие гарсона.
– Наши возможности неограниченны, – вымолвил он. – А вас не должны волновать экономические и финансовые соображения. И свои фантазии вы можете не сдерживать. Все предполагаемые ваши расходы и желания обеспечены Распоряжением.
– Кстати, – быстро сказал Ковригин, – что это за Распоряжение и кто у вас Распорядители? Если не секрет…
– Распоряжение, – сухо, и как бы с необходимостью терпения разъяснил Дантон-Гарик, – документ для служебного пользования. А Распорядители – личности достойные.
– Понятно, – кивнул Ковригин. – То есть я даже не могу высказать им слова благодарности…
– Они узнают о них…
– А Костик?
– Что Костик? – спросил гарсон. Нервно спросил.
«Ага, – отметил Ковригин, – имя Костик произнесено. И не взорвался исландский вулкан. Впрочем, гарсон и прежде называл тритонолягуша Костиком. А Тот, чьё имя называть нельзя, и впрямь, видимо, существует лишь внутри синежтурской мифологии…»
– Что Костик? – переспросил гарсон.
– Костик нынче появится в ресторане?
– Он занят, – сказал гарсон.
– И не появится здесь? – Ковригин почувствовал, что интонации его вопросов – искательные, а желание вызнать, не впал ли тритонолягуш в спячку, полагается ли ему вообще сезонная спячка, желание это, как бестактное, отменил.
– У него сейчас много дел, – с почтением к Костику сказал гарсон, – всё у него под надзором, в частности, и Распоряжение, какое вас волнует, и даже любезные вам рыбки – хариус и барабулька. Кстати, меня уведомляют с кухни. Ваше блюдо готово. Отправляюсь за ним. Не желаете, чтобы оно было подано на синежтурском подносе с воздушным кораблём в небесах?
– Нет! Нет! – воскликнул Ковригин. – Что вы! Уж лучше на тарелке из придорожной Чайной!
Хотел было добавить слова о свежем пиве и о порожнем уже графине, но Дантон-Гарик дело знал. Или и впрямь над всем со вниманием надзирал тритонолягуш Костик. Две кружки свежего, с пеной пива и обновлённый графин были доставлены в подкрепление к жареным хариусу и барабульке. Теперь Ковригин уверил себя в том, что мелькал и заставлял вздрагивать водяные листья вблизи Тортиллы именно тритонолягуш Костик, он проинспектировал его, Ковригина, оценил его нынешнюю суть, остался ею доволен (иначе явились ли бы к нему на стол хариус и барабулька?), а из бассейна вылезать не стал, из деликатности или по причине нехватки времени. Ковригин опять пожалел о несостоявшейся беседе с Костиком, от того наверняка удалось бы хоть кое-что разузнать о дебютантке Древесновой.
– Какие еще будут пожелания? – спросил гарсон.
– Пока никаких…
– Обязан напомнить вам о времени отправления ночного поезда в Москву, – вокзальным диктором произнёс гарсон.
– Спасибо, спасибо… – сказал Ковригин. – Я слежу за временем…
– Моё дело напомнить, – сказал гарсон. – А то ведь у нас в час ночи проходит ещё поезд Уренгой – Алма-Ата, с остановкой, между прочим, в Аягузе…
– Учту, – буркнул Ковригин.
– Моё дело напомнить… – повторил гарсон.
Ковригин смотрел в белую спину гарсона, отправившегося к столику у дверей, и размышлял. Никакого дружелюбия и благорасположения в последних словах гарсона не было. Напротив, тот, похоже, был бы теперь рад, если бы Ковригин убрался из ресторана «Лягушки» и принялся готовить себя к дальней дороге. Пожалуй, он даже был намерен нагрубить клиенту. Ковригин встревожился. Не исключалось, что инспекция тритонолягуша Костика вышла малоприятной для столичного путешественника и привела к открытию в нём, Ковригине, и в его мыслях чего-то враждебного и опасного для заведения, а то и для всего Синежтура (или, скажем, для одной из влиятельных в нём сил).
Тревожно было Ковригину, тревожно… Но как развеять заблуждения Костика (или кого там?). Не оправдываться же перед кем-то в воздух? Дурные мысли полезли в голову Ковригину… Ещё и Аягуз ему подсовывали, как будто только два поезда и проходили мимо Синежтура по ночам!
