птичьих крыльев слышал над собой Ковригин. А не побрёл ли за ними и верблюд?.. «Куда я? Куда? – вяло спрашивал себя Ковригин. И отвечал себе: – А не всё ли равно куда? Тебе сказано: надо идти и надо спешить…»
И ангельски звучала свирель, и энергичнее становились движения заячьего посоха…
57
Здесь мне, как рассказчику о некоторых событиях из жизни Александра Андреевича Ковригина, приходится на время стать толкователем случившегося с ним под Аягузом и ведомого его знакомым с чужих слов. Или предполагаемо случившегося.
Александр Андреевич Ковригин пропал. Уже пропала Елена Михайловна Хмелёва. И пока не нашлась. Теперь пропал Ковригин. Хмелёву вроде бы никто уже не разыскивал. Ну, если только Острецов и его люди. Их поиски, коли они продолжались, происходили тихо и как бы втайную… О Ковригине же в Москве зашумели и принялись судачить в интернете о его личности и о его возможных похождениях. Не исключено, что и опасных. Или даже погибельных.
Правда, не сразу.
Поначалу же знакомые Ковригина, а их оказалось в столице множество, отсутствию в городе и в ночных очагах культурных ценностей этого любителя приключений нисколько не удивились. Ну, шляется он где- нибудь в горах Шаолиня, отращивает там бородёнку-верёвочку и учится её философически пощипывать. Или хуже того – заложил барсучью ушанку, на деньги от заклада купил хижину из табачных листьев в Гоа и зарылся рядом с ней в горячий песок нирваны. Или хуже того – влюбился в теннисистку из первой десятки, умеющую громко и со стонами-кряканьями выражать свои мысли на корте, и теперь подметает вымощенные дорожки на её вилле в Майами (а рядом виллы наших звёзд с золотыми, платиновыми и голубыми извергателями звуков, и там нужны подметальщики). При этом никому в голову при рассуждениях о Ковригине не приходили сюжеты о каких-либо дорогих старухах и о подаренных ими Ковригину яхтах или прибрежных башнях любви. Репутация Ковригина не позволяла даже и шутить о каких-либо его корыстных или дурного тона поступках. «Пошляется где-нибудь, покуралесит в своё удовольствие, – решили, – и объявится… Или, может, исландские выбросы задержали его в Брюссельском аэропорту…»
Даже Антонина, уж на что чуткая женщина, поначалу не слишком волновалась. Получила урок жизни в связи с премьерой спектакля в Среднем Синежтуре. Хотя, конечно, и волновалась. И Пётр Дмитриевич Дувакин в ноздре ковырял и будто бы не очень тревожился. Или пытался втемяшить себе: всё будет нормально, и тем оправдывал себя. А это ведь он погнал Ковригина на два дня в Синежтур. Якобы из-за подносов. На самом же деле – неизвестно зачем. «Ничего, – думал теперь Дувакин. – Сашка в крайнем случае вывернется…»
Истинно беспокоилась лишь Натали Свиридова. Именно она-то и отыскала в конце концов Ковригина, взяла его за шиворот и приволокла в Москву.
Но об этом позже…
А прежде возникла потребность в Ковригине. Профессиональная необходимость… Вышел, наконец, номер журнала «Под руку с Клио» с эссе Ковригина о Рубенсе и первой частью «Записок Лобастова». Пьеса «Веселие царицы Московской» в номер всё же не вместилась, но публикация её была обещана в ближайшие недели. Интерес к «Запискам Лобастова» вроде был ожидаем. Хотя в Дувакине и шевелились сомнения: а не приведёт риск с авантюрным сочинением Ковригина к краху журнала? Какой там крах, какой там интерес! Взрыв интереса! Ажиотаж! Инвесторы в восторге! Потребовали выпустить, и немедленно, дополнительный тираж. Да какой! Рекордный по нынешним временам. И этот, рекордный, разлетелся моментально. Дама с кошельками, Быстрякова, снова высказала пожелание встретиться с Ковригиным Александром Андреевичем. А где он, этот шалопай Александр Андреевич? Загулял парнишка! Встречу с Ковригиным Дувакин Быстряковой великодушно пообещал, а от неё услышал, что инвесторы готовы объём следующего номера журнала увеличить и разместить в нём и весь имеющийся текст «Записок», и пьесу «Веселие царицы Московской». «Замечательно… – пробормотал Дувакин. – Замечательно…» Было высказано и условие. Через месяц предоставить инвесторам беловой текст продолжения «Записок» на треть номера. И так из месяца в месяц. Готовы бонусы поощрений. Надо для этого держать Ковригина замурованным и на цепи, держите! Тут из Дувакина изошло испуганное бормотание, разгадать смысл его было затруднительно даже для быстрой разумом Быстряковой, и она промолчала. Помолчав, высказала своё суждение по поводу эссе о Рубенсе, суждение это показалось Дувакину глубоким, а главное, удивило его тем, что деловая дама, видимо, держала в голове всякие тонкости из жизни Рубенса, о которых он, учёный муж Дувакин, узнал впервые из изысканий Ковригина. И тогда Дувакин, перестав быть дипломатом, оплошал и объявил Быстряковой, что Ковригин пропал.
– Как пропал? – воскликнула Быстрякова.
И Дувакин понял, что известие его взволновало и опечалило Быстрякову не только как инвестора и куратора дирижабельного проекта, но и как обыкновенную читательницу. А скорее всего, и просто как женщину. «Однако…» – будто удивился чему-то Дувакин.
– Как пропал? – повторила Быстрякова уже финансово-властно, но с дальними ещё раскатами грома в голосе.
Дувакин вынужден был рассказать о том, что Ковригин приобрёл билет на московский поезд, но в Москве не объявился, и уже две недели о нём ни слуху, ни духу. Ни в Москве, ни в Среднем Синежтуре, куда Ковригин согласился поехать в командировку.
– Командировка была опасной? – спросила Быстрякова.
– Теперь выходит, – вздохнул Дувакин, – что могла оказаться и опасной…
– Так что же вы не сообщили нам! – возмутилась Быстрякова. Допустила и выражения, смягчающие остроту аффектов. Потом произнесла уже не слишком кровожадно: – Вы хоть понимаете, что вам это грозит разрывом контракта и неустойками!
– Не стану оправдываться, но у журнала есть и свои планы, и свои культурологические цели, а я рассчитывал на возможности натуры Ковригина, – нервным упрямцем повёл себя Дувакин.
– Надо посылать экспедицию в Синежтур! И немедленно! – заявила Быстрякова. – На милицию рассчитывать нечего! Надо свою экспедицию!
– Не надо, – сказал Дувакин.
– Это ещё почему? – рассердилась Быстрякова.
– Искать Ковригина уже отправилась Свиридова.
– Какая такая Свиридова?
– Та самая Свиридова. Знаменитая. Наталья Борисовна.
– Она-то здесь с какой стати?
– Подруга Ковригина студенческих лет. Ей, кстати, и посвящена пьеса «Веселие царицы Московской». Для неё и написана.
– И что? Ну, Свиридова…
– Вы не знаете Свиридову! – воодушевлялся Дувакин. – Если надо, она на президента выйдет. Даже на двух. И публика в Синежтуре, и тамошние нравы ей знакомы. А на поиски Ковригина её никто не гнал. Имеет собственный интерес.
– Какой ещё собственный интерес? – произнесла Быстрякова с раздражением или даже (так показалось Дувакину) с чувством ревности. Но сейчас же, будто рассудив о чём-то существенном, сказала: – А может, оно и к лучшему, что именно Свиридова с её собственным интересом… Она-то, пожалуй, расторопнее других сумеет возвратить Ковригина в рабочее состояние… А это для нас с вами важнее всего.
– Ковригина ещё отыскать надо… – вздохнул Дувакин.
– Отыщет! – наложила печать Быстрякова.
«Ба! Да она, похоже, больше моего знает, – сообразил Дувакин, – о Ковригине и его передвижениях в мироздании…» С этой дамой следовало держать ухо востро. Но это и не новость. Хотя нынешнее восклицание Быстряковой: «Как пропал?» – и теперь казалось Дувакину искренним. В нём угадывались и удивление, и испуг, и страх за судьбу Ковригина… Впрочем, поди разберись в бабах, подумал Дувакин, в их чувствах и затеях!
– Пётр Дмитриевич, – сказала Быстрякова деликатно, даже доверительно, как партнёр партнёру, – Свиридова Свиридовой, президенты президентами, у них свои заботы, у них в Волгограде мост танцует с ветром. А у нас дела свои. И если вы что-то узнаете от Свиридовой, я-то с ней не знакома, сообщите,
