капризом. Каприз ваш может тронуть меня, даже разжалобить, но а иные же силы, включая мелкого пакостника Блинова, только возрадуются… Не желаете улечься в постель и меня призвать под бочок, дрыхните в штанах и свитере на диване – пожалуйста, как пожелаете… Я же посижу хранителем вашего тела в кресле… А завтра решим, что нам с вами делать дальше…
– Кто такие «Вы», которые будут решать? – поинтересовался Ковригин, веки не расклеив.
– Ваши доброжелатели, – сказала Свиридова. – Кстати, самое время сопроводить вас в туалет. Встаньте, обопритесь на меня, и пошли…
И ведь пошёл. И потом дал себя раздеть и уложить в постель. При этом бурчал что-то о тиранстве, о несвободе, о произволе над его самодержавной личностью.
– Завтра получите свободы, – пообещала Свиридова. – От меня в первую очередь. Меня тошнить скоро начнёт от перебранок с вашим великим одиночеством.
– Я нахожусь в вечной перебранке с самим собой и с миром, – успел провозгласить Ковригин. И тут его утянуло в сон.
Свиридова рассмеялась.
Но ненадолго. Ей стало грустно.
Она могла бы сейчас прилечь к Ковригину, ей хотелось приласкать его, но она не стала делать этого. Объявила ему о своей любви, а он будто не услышал её слова. Может, и впрямь не услышал, до того была не важна ему она как человек и как женщина. У Поскотина же она вышла частью банного процесса омовения, как, скажем, веник или удобно расположенный полок. «Обидно, обидно! – сокрушалась Свиридова. – Ушлая, много чего испытавшая женщина вляпалась в подростковую любовь. Такого не может и не должно быть! Или это плата за давнее пренебрежение к чувствам студентика Ковригина? Да и одного ли Ковригина? Но не реветь же снова из-за нынешнего несовпадения их с Ковригиным натур и тел!» Обещала не быть навязчивой, а допустила слабость…
Так и просидела Свиридова ночь в кресле. Даже и задрёмывать ненадолго не смогла. Выходила на кухню покурить. На письменном столе заметила две обретённых Ковригиным тетради. Включила настольную лампу. На обложке одной из тетрадей было выведено «Записки Лобастова», на другой «Софья». Многие страницы тетрадей были уже исписаны. Просматривать чужие тексты Свиридова, естественно, не стала.
Утром сразу же собралась покинуть Богословский переулок. И навсегда. Но на приведение в порядок лица ушло время. Пришлось выслушать несколько звонков. Один из них был директивный. То есть он мог бы оказаться для неё директивным в пещерные времена какой-нибудь Фурцевой, да и тогда Свиридова бы проявила строптивость, а для кого – и вредность характера. Теперь же людям из верхних номеров табеля о рангах её приходилось упрашивать. «Наталья Борисовна, было бы очень хорошо, если бы вы послезавтра смогли вылететь с делегацией в южный Китай, в город Гуандун…»
– С чего бы мне тащиться в какой-то Гуандун? – сердито спросила Свиридова. – Я только что прилетела из дружественного нам и стратегического партнёра Казахстана (говорить старалась тихо, перешла на кухню, только чтобы не потревожить волшебный сон красавицы младой, Ковригина), я устала, а в театре меня ожидает взбучка…
– В театре всё улажено, – сказал собеседник. И отчего-то рассмеялся.
– Но почему я? – продолжала сердиться Свиридова. – Других, что ли, мало? Вон Толстобокову возьмите. Или Голубятникову.
– На ваше имя пришло персональное приглашение от правительства Китая…
И было разъяснено Свиридовой, что она сейчас одна из самых популярных российских актрис в Поднебесной. В моде в Китае наши героические выпечки – там снова сражаются красавицы из «Тихих зорь», размахивает шашкой Павка Корчагин и несется куда-то, и уж, конечно, ставят на колени врагов оптимистические комиссарши в кожаных куртках на красивое тело. И среди них – один из лучших и любимых персонажей Натальи Борисовны Свиридовой, народной артистки.
– Спасибо за комплимент, – холодно произнесла Свиридова.
– Я без всяких шуток и подковырок, – испугался министерский собеседник. – Я всё это для того, чтобы вы ощутили государственную важность. К тому же недель русской культуры в южном Китае еще не было. А Гуандун – это бывший Кантон, помните, у Маяковского…
Ни про какой Кантон Маяковского Свиридова не помнила, а вспомнила о своих вчерашних обидах и сказала:
– Хорошо, я поеду. Но успею ли собраться?
– Будет оказано содействие всяческих служб! – заверил собеседник.
Свиридова взяла со стола ключи Ковригина и отправилась в магазины. Но прежде она подошла к Ковригину, прислушалась, жив ли тот, дышит ли? Дышал. Поставила на стул возле Ковригина, беззащитного и замученного стихиями, банку пива с кружкой из хозяйских фондов, погладила русые волосы путешественника, поправила одеяло, сползшее на пол, и, вздохнув, принялась жалеть себя. Поняла, что простоит вблизи Ковригина долго. Усердием воли погнала себя в магазины. Через час холодильник Ковригина был забит продуктами, а Свиридова стала звонить Антонине.
Наконец-то в спальне раздались звуки возвращения к реалиям жизни человека. Сначала мычание, потом полувнятные ругательства, потом – радость удивления, после чего забулькала жидкость из жестяной банки, и проснувшийся с удовольствием заахал.
Ковригин, в трусах, появился в дверном проёме и, опершись на косяк, остановился в смущении.
– Наташа… – заговорил он. – Извини меня… Я, кажется, вчера наговорил тебе глупостей… И вообще был несносен… Извини… И спасибо тебе…
– Александр Андреевич, – строго сказала Свиридова, будто руководительницей поездки в южный Китай отчитывая безалаберного члена делегации, – я не нуждаюсь ни в ваших извинениях, ни в ваших благодарностях. В моих стараниях отыскать вас не было корысти, ни жалости к вам, единственно, что я хотела, так это заставить вас всё же оглядеть Напрудную башню в Новодевичьем… Вы обещали сделать это, но не сделали… Теперь это для меня не важно… Я как была дурой, так дурой и осталась. Но хорошо хоть мне было открыто ваше отношение ко мне… Ладно, перейдём к делам. В холодильнике – продукты на сегодня и на завтра. Вечером к вам приедет Антонина. Я же отбуду из Москвы недели на две. Именно вы, Александр Андреевич, попросили катиться отсюда к государственным делам. Пожелание ваше я поспешила исполнить. И покачусь.
– Куда? – растерялся Ковригин.
– В южный Китай.
– Зачем?
– Устанавливать побратимские отношения между городами Средний Синежтур и Гуандон, бывший Кантон.
Свиридовой бы тут же оставить квартиру в Богословском переулке, а она всё ещё смотрела на Ковригина. Тот, удивлённо-нелепый, так и стоял, вцепившись в косяк дверной рамы, соображал что-то, выражая движение мыслей (если были такие) шевелением губ.
– Не могла бы ты, Наташа… Не могли бы вы, Наталья Борисовна, узнать, водятся ли в Гуандоне тритонолягуши, то есть мелкие драконы о шести лапах?
– Ага, – сказала Свиридова. – Первым делом побегу искать тритонолягушей. И привезу их в чемодане!
61
Вечером явилась Антонина.
Явилась в сапогах, короткой дубленке и меховой шапке.
Явилась сердитая.
– Что это ты? – Ковригин указал на меховую шапку.
– Зима! – резко сказала Антонина. – Ты кроме себя ничего видишь! Посмотри в окно!
Ковригин посмотрел. Удивился. Сказал:
– Снег!
– Снег!
– Я писал за столом, – начал оправдываться Ковригин. – К окну не подходил. Увлёкся.
– Что ты с Наташей Свиридовой натворил! – пошла в наступление Антонина.
