назад дебош с битьём посуды и зеркал, утопивший в фонтане невинную семиклассницу и триумфатором отъехавший на колеснице с золотой упряжью в городской вытрезвитель.
– Что-то и людей у вас сегодня мало, – сказал Ковригин.
– На банкете с пекинскими утками, – разъяснил гарсон. – Может быть, позже привезут сюда китайчонка Сяо, а может, и не привезут. Устроят ему отдельный водоём.
– У вас такое лицо, будто имеете распоряжение не допускать меня в ресторан и его отсеки, – сказал Ковригин.
– Нет, таких распоряжений я не получал. И препятствовать вашему приходу в «Лягушки» не могу. Но вряд ли вам предложат на закуску сосьвинскую селёдку. Она водится не для всех.
– И мсье Жакоба в ресторане нет? – спросил Ковригин.
– Мне не по рангу знать, где мсье Жакоб, – сообщил гарсон. – Но, скорее всего, он занят. Либо на китайском банкете. Либо на устройстве ужина глубокоуважаемого шейха Абдалла-Аладдина.
– Это всё достойные дела, – согласился Ковригин.
– Говорят, с вами вернулась в театр актриса Хмелёва? – осторожно спросил гарсон.
– Не со мной, а с Натальей Борисовной Свиридовой.
– Ну, слава Богу, слава Богу, – пробормотал гарсон и перекрестился.
В зал Тортиллы Ковригин вошёл в сомнениях и напряжении чувств. Вдруг и тут взглянут на него с неодобрением, подозревая в нём скотину-интригана. Но взмахи рук людей, сидевших за столиком возле фонтанов, Ковригина успокоили. Его приветствовали Мамин-Сибиряк, Николай Макарович Захаров и его окружение – барышни Долли и Вера Алексеевна Антонова. Приветствовали и приглашали за свой стол.
С Николаем Макаровичем Ковригин полуобнялся, барышням Долли и Вере гость Синежтура поцеловал руки. По необходимости гостеприимства Николай Макарович не допустил ковыряний Ковригина в меню, а заказал тому опробованные и любимые им (в «Лягушках») блюда и напитки. Ощутив расположение чувств Мамина-Сибиряка к Ковригину, потеплел и гарсон Дантон-Гарик. Одеты Антонова с компанией были празднично, или хотя бы согласно важному протоколу. Возможно, посещали церемонию побратимства.
– Какое счастье, что вы привезли Хмелёву! – восторженно воскликнула барышня Долли, и её синие ресницы превратились в бабочек, готовых порхать над фонтаном. – Давайте выпьем за это!
– Я никого не привозил, – нахмурился Ковригин.
– Это неважно, неважно! Главное, что Хмелёва здесь!
– Это важно ещё и потому, – серьёзно сказал Мамин-Сибиряк, – что её возвращение снимает одно из неудовольствий вами, Александр Андреевич. Вы жили неразгаданным. Вызвали брожение умов. Внесли сумятицу в объяснимое течение нашего бытия. Породили тайны, нервирующие жителей и разнообразные силы города, привыкшие к удобным для них распределениям влияний. Откуда взялась какая-то Древеснова, и почему на неё сделана ставка в городской забаве, куда и почему пропала Елена Михайловна Хмелёва? Что делает в Журинском замке чужак Ковригин? Растерялись. Незнание, и уж тем более тайны, вызывают страхи и неуверенность в расположении сил, а потому надо бы этого смутьяна отправить куда-нибудь подальше. И лучше бы в никуда… Я шучу…
– Скоро здесь появится Шахрезада, – сказал Ковригин. – Она тоже, что ли, породит сумятицу чувств?
– Какая Шахрезада? – озаботилась Антонова.
– Обыкновенная, – сказал Ковригин. – Бывшая жена Шахрияра.
Даже многоопытный хозяйственник, чьими стараниями не были допущены в Синежтуре автомобильные пробки, Николай Макарович озадачился, а спросить у Ковригина, что значат намеки насчёт явления Шахрезады, не решился из боязни потерять лицо. Вера Алексеевна, стараясь снять напряжение, сообщила, что медь сверкающая была найдена на складах городского Головы. И только в голову синересничной Долли пришло соображение:
– Это вы… вспомнили Шахрезаду… имея в виду шейха Абдаллу-Аладдина, не так ли?
На Долли взглянули с удивлением, что-то мелькнуло в струях фонтана и тут же исчезло («Не Костика ли, – подумал Ковригин, – взволновали слова Долли? И что его вытолкнуло из водных недр (бездн) к поверхности бассейна – обыкновенное любопытство или же ожидание надвигающихся событий, приятных либо драматических?»).
А на самом деле было отчего волноваться Костику. Шумная компания, уже не способная соблюдать правила дипломатического этикета, ворвалась в зал Тортиллы. Или, вернее сказать, ввалилась. Отдельный водоём для китайского дракона (дракоши) Сяо, видимо, не был устроен. Не успели, а скорее всего, забыли устроить. Вышло вчера распоряжение городского Головы подселить (на время) китайчонка в один из бассейнов Журинской усадьбы с непременным подогревом воды, однако Журино не входило в состав Синежтура, и гордец Острецов, якобы обиженный городскими сплетнями, пообещал излить с Эйфелевой башни органический продукт на это распоряжение. Не остались бы в Синежтуре халявщики из делегации (посол улетел), можно было бы этого голодранца Сяо пустить в холодные воды Заводского пруда или просто поджарить. Но нет, гуандунцы в городе оставались, и приходилось определять Сяо на ночлеги и дневные пребывания с прокормом на виду у народа. Вспомнили о ресторане «Лягушки» с водоёмом Костика в зале Тортиллы и обрадовались. И было интересно. Как эти двое смогут вытерпеть друг друга?
Ковригину было тревожно, предчувствие того, что со Свиридовой вот-вот случится беда, а он, Ковригин, беду от неё не отведёт, подняло Ковригина из-за приятного ему стола и направило… Куда направился? Кабы Ковригин знал…
– Мне надо зайти в шахматный отсек, отдать должок, – оповестил Ковригин честную компанию. – Через пять минут вернусь…
– Будьте осторожны, – сказал Николай Макарович.
Но тут два особо бесшабашных гостя, из свежих, стали переселять китайчонка Сяо в просторы тритонолягуша Костика. То есть они просто с брызгами и криками воодушевления выплеснули остатки солёной воды из Южно-Китайского моря в фонтан имени Тортиллы. Тритонолягуша, видимо, напугали шумы побратимства, а может, и свойства прибывшей с юга Китая воды. Китайчонок Сяо сейчас же принялся резвиться в чужом водоёме, и это, надо понимать, возродило в Костике твёрдость духа и чувство хозяина. Из своего убежища он выплыл осторожно и некоторое время находился на расстоянии от китайчонка. Но потом водяные струи, а может, некие флюиды притянули земноводных друг к другу, они приладились и приласкались в неожиданном танце двух тел («Какая сексапильная пара!» – воскликнула барышня Долли), а кем был китайчонок Сяо, самцом или самкой, его бывшие хозяева не объявили, похоже, и их ветеринары в спешке не успели установить это. Впрочем, не было установлено, и какого пола произростал тритонолягуш Костик. Ни местными естествоиспытателями, ни пытливым юннатом Харченковым, отбывшим продолжать образование в учёной Самаре.
А игры Костика и Сяо становились откровенно эротическими. Причём радостно-эротическими. И наш Костик был хорош, с коричнево-бурыми и зелёными разводами чешуи, и ихний Сяо, теперь-то тоже наш, Костику не уступал. Его украшали, главным образом – на спине, синие и жёлтые разводы («Какие сумочки могут из них выйти!» – не выдержала Долли). В гибких движениях тела Костика, его хвоста и лап виделась Ковригину пластика брачного танца. Но игры Сяо казались ему более темпераментными и зазывными (Сяо, фыркая, выпрыгивал из воды, возможно, приглашая Костика за ним в человечьи пространства, и у него в эти мгновения будто бы отрастали крылья).
– Интересно, какие у них будут дети? – не могла остановиться Долли.
– Сороконожки, – сказал Ковригин, он уже посчитал лапы Сяо, их было семь.
– Нет, я про другое, – сказала Долли, – китайские или русские?
– Сяо получил российское гражданство, – важно произнес гарсон Дантон-Гарик.
– Надо всё же сходить в шахматный отсек. Отдать должок.
– Еще раз напоминаю вам, Александр Андреевич, – сказал Мамин-Сибиряк, – будьте осмотрительнее. У нас не только воруют медь сверкающую.
– Нет, надо идти, – сказал самому себе Ковригин. – А то застрянешь здесь.
И ведь застрял бы.
Но в это мгновение в зал Тортиллы вошли важные господа – городской Голова Михеев, ресторатор мсье Жакоб, арабский негоциант и владелец небоскрёба (газеты сообщили) в Дубайи, великолепный Абдалла- Аладдин, в разлетающихся белых одеждах, а при них – девушки с опахалами. Общаться с ними у Ковригина
