не было резона и он бочком-бочком, спиной к шейху, проскользил сквозь свиту градоначальника.
В шахматном отсеке его ждали сюрпризы. То есть никаких видимых изменений в обстановке отсеков и в ходе развлекательно-трудовой деятельности в нём не наблюдалось. Но что-то было и не так. По-прежнему радовали озабоченно-воодушевлённых мужчин девушки для возбуждения, чьи тела прошли кастинг, все, в униформе зелёной кожи во взблёстках и с вырезами разных назначений, танцевали, вертелись у шестов, участвовали в шахбоксинговых и чисто шахматных баталиях на интерес и на раздевание. Но, пожалуй, зрителей сегодня было поменьше, возможно, их отвлекло известие о прибытии китайчонка Сяо. Не хотелось сейчас Ковригину встречаться с Древесновой. Но он почувствовал (не сразу), что в зале Илюмжинова её, слава Богу, нет. Зато за одной из шахматных досок, не имея соперника, сидит Наталья Борисовна Свиридова.
– Садись за мой стол, – сказала Свиридова. – Где это ты шляешься? Мне уже надоело нырять в болота! Я – не кикимора. Побывала ею, и хватит.
– А тебе идёт лягушачья кожа, – сказал Ковригин. – Тем более французская. Хорошо обтягивает формы. Я тебя хочу.
– Вот что, супруг заботливый, – сказала Свиридова, – я понимаю, что тебя привлекало в это заведение. Но сейчас у нас два варианта. Если ты выигрываешь, мы опять отправимся в водоёмы и болота. А я замёрзла. Если выигрываю я, у нас право на восточную баню.
– Ну и выигрывай.
– Должны соблюдаться правила. И теории.
– Я, кроме защиты Нимцовича-Уфимцева никаких теорий не знаю.
– И уловки Фишера не знаешь? – удивилась Свиридова.
– Её-то я тем более не знаю.
– Тогда играй и не выпендривайся.
Победа Свиридовой была признана законооправданной и безоговорочной, никаких сознательных уступок Ковригина выявить не удалось, и им выдали алюминиевые номерки на посещение прогретых камней мраморной бани. Вскоре голова Свиридовой лежала на бедре Ковригина.
– Тебя турнули отсюда, – сказала Свиридова, – и я тебе позавидовала. Турнули бы нас сейчас куда- нибудь. Только не на Алеутские острова. Оттуда не выберешься. И тут на стене напротив побежали беззвучные, но отчётливые и цветные слова – гирляндами на ёлках: «У вас 15 минут. Собирайте вещи в предбаннике. Гостиничные вещи уже у нас. Выходите через дворовую дверь в ближний переулок. Там будет ждать Алина с мотоциклом. Не раздумывайте. Положение серьёзноё». И слова погасли.
– Ты ещё мечтаешь, чтобы нас с тобой турнули? – спросил Ковригин.
– Нет, – сказала Свиридова. – Но опять в холод… Кто такая Алина?
– Потом объясню, – сказал Ковригин.
72
Утром, в Богословском переулке, Ковригин получил от консьержки Розы пакет-конверт с запиской графа Чибикова, Лёхи.
В пакете было шесть фотографий, хорошего технического качества, известного Ковригину предмета, его боков и прочих фрагментов. Предмет этот был фамильной реликвией Чибиковых – костяной пороховницей. Лёха Чибиков сетовал на то, что никак не мог дозвониться до Ковригина, сам он – в частых командировках, сейчас улетел на Варандей, сестрица его, конечно, не выпустила реликвию из дома, но позволила её сфотографировать, масштабы снимков даны два к одному, детали видны подробно, он, Чибиков, читает «Записки Лобастова» и понимает, что интересует Ковригина. Но определить, что за воздушный корабль изображён на пороховнице, не берётся. Обращался он и к графологам. В общем, надо встретиться, выпить и поговорить… На полях записки графа Лёхи были выведены сочетания букв – ЙИСАВИЛ и ЯИСОФ.
Теперь любой третьеклассник, любящий игры в слова, сообразил бы, что значат эти буквосочетания. ВАСИЛИЙ и СОФИЯ.
Ковригин вспомнил. Лет пятнадцать назад он читал, возможно, и в «Науке и жизни» статью «Шифр переписки царевны Софьи и В. В. Голицына». Собственно разбирался лишь один текст. Шифр тогда использовался простейший. Переставлялись буквы в словах. Но возможно, что такие упрощенные шифры были забавой в переписке лирической. Или отвлечением от вещей и событий серьёзных, а существовали шифры более изощрённые, хитрейшие, отгадывать их смыслы выходило делом затруднительным. Сейчас это уже не имело значения. Но раз Чибиков выписал диковины – ИЙСАВИЛ и ЯИСОФ, стало быть, он был намерен обратить внимание на присутствие двух имён в фотографиях. Действительно (лупа оказалась ненужной), в эпизоде охоты Ковригин сразу углядел выцарапанные острием чего-то, может, даже и шилом, отмеченные Чибиковым буквосочетания. То есть в сюжете пороховницы, как считал дилетант-гравер, действовали какие-то Василий и София. Но какие Василий и София, попробуй узнай… И были процарапаны на пороховнице слова на латыни, Ковригину недоступной. А ведь была попытка начать изучать её в школах и университете. Но московский студент ленив и любит танцевать. А на дискотеках латынь не требуется. Знал Ковригин, что в Литинституте на Тверском юные дарования всё ещё заставляют маяться над латынью, те проклинают Древний Рим и готовы принять новую хронологию бухгалтера Хвостенко, по коей выходит, что никакого Древнего Рима не было и не было латыни. Но процарапки на моржовой кости не исключали связи иноземцев с гипотетическими Василием и Софьей. Или того, что пороховница побывала, скажем, в руках юнцов Царскосельского Лицея… А вот воздушный корабль на фотографиях можно было рассмотреть в мелочах. Но понять, на что он похож: на дирижабль ли, на летающую ли карету (телегу), на реактивный ли снаряд и уж тем более на ковёр-самолёт, можно было лишь после долгого и внимательного изучения изображения. Ковригин расстроился. Но огорчение его происходило не из невозможности определить тип воздушного корабля, а от того, что для него совершенно безразличными стали костяные пороховницы. Забрёл в тупик. Пытался выстроить жанровую концепцию с переливами и связями исторических сюжетов. А возможно – и реальных личностей, но упёрся в тупик. Ничего не открыл в своих изысканиях, а повторил известное специалистам. Привязывал особенности костяных пороховниц и их рисунки к своим фантазиям, пытаясь подтвердить их реальность. А ничего не вышло.
Надеялся, что в откликах на публикацию его статейки о пороховницах придут от знающих людей подсказки и создадут возможности чуть ли не для детективноисследовательского сочинения. Ошибся. Откликов было с десяток, и все – эмоциональные и пустые.
Обидно, конечно. Но что поделаешь? Не один он упирался лбом в стену тупика с ободранной штукатуркой. Обидно. Но и не без польз.
– Ты чего такой мрачный? – оглядела Ковригина вернувшаяся в Богословский после трудов и веселий дневных Свиридова. – Или изнурённый?
– Нет поводов для радостей, – заявил Ковригин.
– Откуда же им быть? – сказала Свиридова. – Если ты и Лоренцу Козимовну довёл до слёз…
– Тебе откуда известно?..
– От самой Лоренцы. Она мне сегодня звонила.
– И чем же я её огорчил? – спросил Ковригин.
– Своими подозрениями, – сказала Свиридова. – Как только она узнала, что ты ставишь под сомнение её искренность, она расплакалась. То есть когда ты начал приписывать ей сотрудничество с Блиновым… «Передайте своему другу, что я – натура верная, против людей, мне симпатичных, интриг не плету, да и вообще сталкивать кого-либо не в моих правилах…»
– При этом ты будто бы довольна, – сказал Ковригин, – что в мыслях я так оплошал… Но поводы для мрачностей у меня есть, и они иные…
– Отчего же мне не быть довольной? – удивилась Свиридова. – Я успокоилась. Из слов Лоренцы Козимовны я поняла, что она одобрительно относится к тебе и что всякие удачливые совпадения в твоих делах происходят из твоих же дел и устремлений. Рекомендовала она какое-то твоё сочинение о пупках, то есть о пуповине, замечательные, мол, там были соображения… У тебя есть эта публикация?
– Засунул куда-то… – пробурчал Ковригин. – Но это была шутка… в своём роде… Что ещё сообщила добрая фея? Ничего не сказала о нашей эвакуации из восточной бани и её причинах?
А вчерашний вывоз из Синежтура на воздушном корабле был похож на вывоз их из Джаркента. С той лишь разницей, что доставила их к Кораблю байкерша Алина, не всунулся в салон козлоногий путешественник с мешками на плечах и не правила полётом Полина Львовна Быстрякова.
