руками военнопленных, будут уничтожаться братья, отцы, дети, сражающиеся за Родину.
В небе сияли зарницы серверного сияния, принятые в первое время за свет прожекторов. Чудная картина! Сияние на миг осветит завод, и он кажется громадным великаном, затерявшимся в горах. Оно исчезнет — кругом тьма, только труба чуть заметна в высоте. Пленные прошли по территории завода и начали опускаться под гору по узкой дороге, вдоль которой тянулась канава. В нескольких местах пересекли ее, стараясь заглянуть и увидеть глубину. Чувствуется рассвет: все реже сияют зарницы северного сияния. То и дело пленных останавливают, просчитывают, бьют прикладами, и строй движется дальше. Все голодные, холодные, униженные и избитые. Передние вошли в зону, задние наживают; все стремятся войти быстрее в пределы своего будущего жилища, скорее избавиться от ударов, градом сыпавшихся на последние ряды. Но первые стояли в недоумении. Зона — двойной ряд колючей проволоки, с трех сторон речка; впереди лес; под ногами мох, а из-под него выступает болотная вода. Где бараки? Где можно обогреться, разместиться и отдохнуть? Не сон ли это? Нет! Только за зоной, около ворот, стоит барак, и каждый понимает, что он предназначен не для них.
Наступило сентябрьское утро 1941 года — утро ужасов и терзаний, средневековья, временного торжества фашизма. В голове не укладывается мысль, как можно жить дальше; обездоленных людей гнали за тысячи километров голодных для какой-то цели; от них хотели получить что-то, заставить работать, выжать все соки, а потом прикончить.
Кто они? Пленные — люди, потерявшие временно Родину. Но они, пока живые люди, способные мыслить и двигаться, хотя их привезли на медленное и мучительное уничтожение. Завезли подальше на север, чтобы скрыть следы своего страшного преступления и похоронить тайну навсегда. Их загнали за колючую проволоку, не сделав даже жилья, где бы можно укрыться от ветра. Рассветало; кое-кто сохранил часы; 10 часов утра. Усталость и голод берут свое. Многие легли спать прямо на мокрую землю. Кто-то ухитрился залезть на сосну и, как птица, пристроившись поудобнее на суку, дремлет, рискуя свалиться и сломать себе шею. Примеру его последовали другие: лучше убиться, чем лежать на сыром мху. Тот, кому не хватило места на гостеприимной одинокой сосне, и тот, кто уже продрог от лежания на мокрой земле, бродят по зоне, собирая сохранившиеся ягоды. Григорьев сделал открытие. Он нашел красноармейскую каску и лопату.
«— Откуда они могли появиться? Не заходил ли сюда советский воин? — думает Маевский. — Нет! Они заржавели от длительного лежания».
Леонид вертел в руках лопату, стараясь вникнуть в ее тайну, и пришел к убеждению: в 1939-40х годах эта территория была занята советскими войсками. Лопата переходила из рук в руки, ее с любопытством разглядывали, несмотря на то, что каждый из них неделю назад имел свою. Воспоминание о родине. Вот почему ее с такой любовью разглядывали, передавали из рук в руки, пока она неожиданно не затерялась, исчезнув куда-то. Тщетны были поиски охраны, когда карел-переводчик Михаил Иванов, бывший красноармеец, перебежчик, чтобы выслужиться, передал часовому о существовании лопаты и каски. Угрозы не привели ни к чему. Леонид зарыл ее в землю и заметил место. Она послужила ему не только догадкой таинственного появления здесь, но он рассчитывал использовать ее в будущем: солдатская лопата служит топором, ножом, и холодным оружием.
Не замечая того, что делается вокруг, Леонид пристально смотрел вдаль, туда, где всходит солнце, где высоко над чахлым лесом торчит труба завода и виднеются громадные горы, холодные, немые и чужие. Он отчетливо представлял, что там, за лесом, за горами, бьется сердце его родины.
— «Бежать! — говорил он. — Бежать, не зная ни карты, ни дорог, пока не иссякли последние силы и не выпал снег! Нужно бежать!»
Ветер трепал его волосы. За воротник шинели скатывались холодные капли воды. Но Маевский не замечал ничего. Подставляя грудь ветру, как будто хотел уловить ветер родины, он все глядел вдаль — туда, на восток!
Пищу военнопленным не давали два дня. На третий день вечером пришел переводчик Пуранковский и объяснил причину задержки выдачи продуктов. Оказалось, запасов никаких нет, а господин директор завода, в чье распоряжение прибыли люди, только сегодня послал машину за продовольствием в Рованиеми, и она вернется не ранее, чем через три дня. От него узнали, что местечко называется Никель, а они будут работать на Петсамо — Никелевом заводе и в рудниках.
Кроме финского переводчика — Пуранковского было еще пять из числа военнопленных. Два финна: Пекка и Алексей (так звала их охрана, и никто не знал настоящей фамилии), два Ивана Ивановича — Панов и Павлов — Михаил Иванов — карелы. Они держались вместе, за исключением Алексея, который чуждался их и никогда не вступал в разговоры с охраной, если его не спрашивали. Задача переводчиков состояла в том, чтобы объяснять русским сказанное мастерами и охраной и подгонять в работе.
Не дождавшись машины с продуктами, начали строить барак. Переводчикам подгонять не нужно, взялись дружно, зная, что для себя; в работе на время можно забыть горе и голод. Чтобы утолить немного голод военнопленных, начальник лагеря распорядился привезти брюквы со свалки, куда она была выброшена за негодностью применения в пищу для рабочих завода. Форд — самосвал разгрузил ее в зоне. Голодная толпа кинулась к ней. Образовалась неимоверная давка. Три сотни голодных людей набросились на брюкву, и тот, кто первый ухватил себе несколько штук, не смог выбраться из общей давки. Каждый, подгоняемый инстинктом голода, пихал ее, куда только мог. Удары прикладов сыпались на несчастных. Собака «Нора», натравленная проводником, рвала одежду вместе с мясом своей жертвы. Получив удар, пленный отскакивал и с другой стороны пытался пробиться снова к заветной куче. Охрана убедилась, что разогнать голодную толпу невозможно, и отошла в сторону, а один из них, с рыжими волосами, бросил что- то в кучу людей; раздался оглушительный взрыв. Вместе с клочьями человеческого мяса летела в воздух и брюква.
Окончание строительства барака было отмечено раздачей горячей пищи военнопленным. Ели финскую «пуро» — воду, подмешанную мукой, какую дают маленьким телятам, когда приучают их пить, но лишь с той разницей, что муку разводят молоком.
На третий день привезли продукты. У кухни очередь. Записывают «паспорта», чтобы никто не получил два раза в шведские медные котелки, которые получают тут же. Голодные, не отходя, за один раз выпивают вонючее «пуро». Очередь дошла до Маевского. Получив котелок, он весело засмеялся. Пуранковский заинтересовался им и обратил внимание на молодого, красивого военнопленного в матросской тельняшке, которого он спас в распределительном лагере. Пленный выглядел гораздо моложе своих лет.
— Именной котелок получил, господин переводчик, — делая ударение на слове «господин», — только забыли шестерку подставить. — Леонид показал котелок и свой «паспорт». Под надписью «Стокгольм» на котелке была цифра 232, а на «паспорте» — 2326. Ровно через два года этот случай помог Леониду избавиться от плетей, когда его обвиняли в воровстве котелка у старшины лагеря Гаврилова.
Пуранковский долго смотрел вслед Маевскому, как тот твердой походкой пошел к бараку, стоящему посредине зоны; около него столпились пленные в рваной одежде. Леонид залез на нары и, не спеша, принялся есть. Шаров и Григорьев, закончив ужин, разговаривали вполголоса. Пола в бараке не было. Нары около стен были двухэтажные, на них разместились украинцы; посредине барака в три яруса, причем наверху нельзя даже сидеть, там расположились две сотни русских.
На Петсамо — Никелевый завод были отобраны исключительно здоровые пленные из русского и украинского контингента.
Для выхода на работу и получения пищи разбили по десяткам. Бригады из десятков формировались на добровольных началах. Строго отсчитывали десяток и давали рабочие номера. Друзья держались обычно вместе, вот почему в бригады попадали свои люди. Бригада Леонида состояла из Шарова, Григорьева вместе попавших в плен, Гоши Александрова, земляка Шарова, пограничника Борисова и пяти рядом стоявших товарищей. Для управления всеми военнопленными и контроля выхода на работу, для производства хозяйственных работ в зоне и поддержания порядка среди военнопленных, был выбран старшина лагеря. Выборы были добровольные, без вмешательства финского начальства. Выбор пал на бывшего старшину роты Александра Алексеева.
Так началась трудовая жизнь в лагере № 8.
