выдать! Это группа изменников открыто ругает Советскую власть, колхозы, проводя пальцем по горлу, встречному финну говорит: «Политрукам капут — дай закурить!» Многие дорожат только своей шкурой, а что делают с товарищами — неважно, лишь бы не трогали их! — говорит Шаров. Пуранковский долго слушал слова, проникнутые ненавистью к врагам и безграничной преданностью родине. Ему хотелось подползти к ним, пожать руку и сказать, что он с ними, но Владимир боялся пошевелиться, чтобы не прослушать ни одного слова. Напрягая слух, он старался уловить и запомнить каждое слово.
— Ты прав, Михаил, настроение упадочное, но большинство не одобряют поведения незначительной группы изменников, но открыто выразить протест боятся: за малейшее неповиновение — расстрел!
Пуранковскому голос показался знакомым, и он старался вспомнить, где слышал его.
— Наша задача — бежать! Бежать немедленно! Ждать — опасно, оставаться — преступно!
«— Да это же матрос», — чуть не вырвался возглас у Пуранковского.
— Зона ограждена двойным кольцом колючей проволоки, одно от другого на два метра. Внутри набросаны витки проволоки, подлезть под которые нельзя, выход один — через зону! На наше счастье — козырьков на зоне еще нет. С западной стороны возможен выход. Просунув трехметровую доску между первым и вторым ограждением на уровне двух метров от земли и, сделав один шаг по доске, можно ухватиться за следующий ряд.
«За зоной лес, река не преграда: ширина не более десяти метров, а часовой только у ворот, а иногда уходит покурить или согреться», — подумал Пуранковский.
— … А там лесом, тундрой, болотами и горами пойдем к намеченной цели, не сворачивая с пути…
— А тот, кто не сумеет бежать, тому что делать?
Леонид приподнялся, хотел посмотреть, кто задал вопрос, но в темноте различить очертание лица было трудно, и он, подумав немного, продолжал:
— Всмотритесь внимательно в обстановку и вы поймете. Среди раздробленной и неорганизованной массы, массы, не способной защищать свои права, упавшей в панику и поддавшейся разложению, выделяются две группы. Первую возглавляет Максимов, объединившись с Семеном Барановым, который вряд ли чем поможет ему (он попал в немилость после кражи золотых часов в Лахти и был направлен в трудовой лагерь). В нее входят военнопленные добровольно перешедшие на сторону врага: бывший кулак Дмитриев, уголовный преступник Боков, отбывавший срок наказания в тюрьме за убийство активиста- комсомольца, и ряд других, для которых не дорога родина. Покровителями ее являются переводчики Иванов и Павлов. Однако надо заметить: остальные переводчики остаются одинаковыми для всех.
Леонид закашлял, а рядом в темноте зашевелилось сразу несколько человек, чтобы лечь поудобнее и не ворочаться во время разговора.
— Максимов получил кое-какие сведения у изменника Иванова, извращает их до невозможности, ругает все наше, родное: недовольный коллективизацией сельского хозяйства в Советском Союзе, расхваливает все иностранное!
— Он изъявил желание остаться в Финляндии работать после окончания войны, — сказал Григорьев.
— Иван, не перебивай! — послышалось несколько голосов.
— Вторая состоит исключительно из моряков под руководством моего сослуживца Демченко, человека атлетического телосложения, храброго, преданного родине, но слишком горячего и к тому же непредусмотрительного. Группа дружная и спаянная. Действие первой я презираю, второй — не одобряю! Кто такой Максимов? По природе — большой трус, по политическим убеждениям — предатель, он «храбр» только тогда, когда чувствует поддержку переводчика Иванова. Пользуется ли он авторитетом среди основной массы пленных? Нет! К нему никто не примыкает, да вряд ли кто его и слушает. Вы сами видели, как его побил Солдатов. Правда, этот метод еще рановат: Солдатов счастливо отделался плетьми — могло быть хуже!
— Не лучше дело обстоит и у Демченко! — перебил Леонида Шаров.
— Почему? — спросил Леонид, и сам же ответил: — Потому, что группа на виду не только у военнопленных, но и у охраны. И само действие Демченко неправильное: он подбирает людей только физически здоровых. Для меня лучше пусть они будут слабее телом, но здоровые духом…
Так вот, друзья, задача тех, кто не сумеет убежать вскоре, оставаться вне подозрения охраны и своих фискалов, не вступать в споры и не выражать открыто протест, а изучать положение, военнопленных и сплачивать около себя более надежных; затем вырвать почву из-под ног Максимова и Демченко, первого уничтожить, а потом объединить всех военнопленных в единую монолитную группу и не дать ей скатиться по неправильному пути. — Леонид замолк, но друзья еще долго не спали, обдумывая свое положение.
— Вот они настоящие русские люди, которых и искал! — подумал Пуранковский. Он вышел из зоны и пошел прямо по лесу, унося в своей душе радость, что, наконец, нашел людей, которые поймут душевные муки невольного изгнанника, желающего вернуться на родину! Они не оттолкнут его от себя, когда узнают трагическую гибель отца и примут его в свою семью. После окончания войны он сможет вернуться на родину, или раньше — бегство вместе с ними. Ветви больно стегали его лицо, но он не обращал внимания, шел вперед с высоко поднятой головой: первый шаг сделан — он знал людей с которыми он должен связать свою судьбу во имя прекрасного будущего. На перекате по-прежнему шумела река. Владимир любил вечерами сидеть на пригорке и наблюдать за движением воды. Из-за поворота, где росла огромная сосна с раскинутыми по сторонам кривыми ветвями, маленькая горная речка стремительно вырывалась на простор и разливалась в большое озеро, образуя омут. Напротив Владимира она снова суживалась, и течение ее преграждала каменная гряда с почти отвесным падением. Вода в омуте кружилась и под напором с тихим и монотонным журчаньем шла через гребень вала, а затем резко падала вниз, образуя мощный водопад. Дальше к лагерю снова в своем плавном движении продолжала свой путь. Жизнь Владимира была похожа на омут. Если вода из омута не сумеет прорваться через преграду — заплесневеет, покроется тиной и от нее будет пахнуть болотом, в котором постоянно будут квакать лягушки. Так будет и с ним. Если он не преодолеет ставшее на его пути препятствие и не порвет с настоящей жизнью, которая занесет его в омут, погибнет, как высохшее болото, не имеющее притока свежей воды. Обхватив голову руками, он сидел долго-долго, пока за его спиной не взошло солнце, лучи которого весело заиграли на воде и напомнили Владимиру, что пора идти в барак. Когда он пришел в барак, военнопленные уже были выведены на работу, но Мецала еще не ложился спать. Он сидел за столом и писал письмо. Письмам Мецала придавал большое значение. Прежде чем написать фразу, он повторял ее несколько раз вслух, а потом аккуратно записывал на бумаге и снова предавался своим мыслям, и окружающее для него не существовало: в его воображении были только дети и жена. Никакие срочные дела, ни вызовы начальства не могли оторвать его от бумаги, поэтому на поздний приход Пуранковского он не обратил внимания.
Владимир подошел к ящику с картотекой и стал перебирать формуляры. Когда нужный был найден, Владимир начал быстро его просматривать.
«— Леонид Маевский. 1922 год рождения» — читал переводчик. Графы месторождения, происхождения, места проживания родителей были пусты. Год призыва в армию и номер части отказался назвать. В боях против финнов не участвовал. Подобран в море. При сдаче в плен пытался подорвать гранатой сторожевой катер и себя». Владимир немного задержал свое внимание на последней строке, затем быстро распечатал приклеенный к формуляру конверт, бегло пробежал по замечаниям следователя, где было написано: «Матрос опасен для окружающей среды. Склонен к побегу. Подлежит содержанию в отдаленных лагерях на тяжелых работах, под особым наблюдением». Формуляр переводчик положил на прежнее место, а замечание следователя в карман и сказал: — Начнем с этого!
Когда Мецала закончил писать, Владимир подошел к нему, показал формуляр и спросил: — Как вы расцениваете поведение пленного? Он, находясь в море на шлюпке, с гранатой в руке бросился на бронированный катер!
— Безумие! — воскликнул Мецала. — Но должное за храбрость воздаю, хотя он и наш враг!
8. В Янискосках
