зоны, и в редких случаях, кто работал с финнами, те покупали хлеб. Финляндия не знала времен, когда не существовало карточной системы, и рассказам пленных о свободной торговле в Советском Союзе не верили. Многие из рабочих делились с русскими хлебом и не брали марок. Были и спекулянты — за буханку хлеба, фактическая стоимость которой — три-пять марок, брали по 25–30.
Первое время Леонид не обращал внимания на всю работу и торговлю, но вскоре принялся за ремесло и обнаружил незаурядные способности в поделке портсигаров. Лучше него выжигать на ящиках и портсигарах не умели. Ему можно было позавидовать. Он стал штатным выжигальщиком у столяра, выпускавшего с помощью Леонида оригинальные ящики для высокопоставленных особ по особому заказу через начальника лагеря, и тем самым завоевал право работать свободно. Налеты охраны на бараки участились, но были безрезультатны. При входе в барак Пуранковский кричал: «Полундра!» И пока дневальный нарочно докладывал солдату, что льстило его тщеславию, все запретное исчезало. Когда смысл слова «Полундра» стала понимать охрана, Пуранковский стал предупреждать заранее и осторожно.
В феврале месяце приехала комиссия по проверке лагеря. В зону ни один из членов, кроме попа — миссионера, не приходил. К удивлению всех, в барак, где помещался начальник, по очереди вызывали всех моряков. Очередь дошла и до Леонида. Он узнал следователя морского ведомства, который допрашивал его в Хельсинки, но тот не подавал вида, что знает Леонида. Следователь задал Леониду несколько вопросов, не касающихся дела, и неожиданно спросил: — В подводном флоте служили?
— Разве вам недостаточно того, что я служил во флоте! — ответил Леонид.
— Вы по-прежнему дерзки! Я задаю конкретный вопрос и отвечайте прямо. Судьба ваша в моих руках!
— Но право отвечать не в ваших руках!
— Почему?
— Я давал присягу на верность родине!
— Вы нарушили ее, сдавшись в плен! Следовательно, молчание объяснить верностью родине нельзя.
— В плен я не сдавался, а был подобран в море и усугублять свое положение перед родиной не желаю.
— Вы — опасный преступник! Вас спасло только то, что вы не выступали непосредственно против финнов.
— Я верю в победу своей родины и не хочу лицемерить, говорил и говорю откровенно: вы не заставите меня говорить то, что желаете! Раньше силою вы хотели добиться моего публичного признания, что Россия будет побеждена, но не добились. Еще раз повторяю — моя вера в победу непоколебима!
— Но кто вам поверит, что вы не признались нам? Чем вы можете доказать, если я в списках добровольно изъявивших желание служить в финской армии поставлю ваше имя. Этих улик будет достаточно, чтобы обвинить вас в измене родине!
— Провокация и шантаж не помогут вам. За правду много хороших людей погибло — ее не уничтожишь: она в воде не утонет и в огне не сгорит!
Следователь переменил разговор.
— Знакомы ли вы с последними достижениями науки и техники?
— Последнее время я изучил только одну науку: плеть в солдатских руках и ее применение на спинах военнопленных!
Финн засмеялся и после некоторого молчания возобновил разговор.
— Финский подводный флот оснащен новыми аппаратами, позволяющими наблюдать поверхность, не показывая перископа. В России это есть?
— Господин следователь, как был бы я признателен вам, если бы вы сказали об этом сразу, без лишних слов. Если есть, то это достижение моей родины. Устройство его составляет государственную тайну, а я тайну не продаю!
— Вон, сволочь! — следователь гневно указал на дверь.
Леонид весь вечер был не в духе. Его мучила мысль, что сообщение Пурансковского об организации армии из военнопленных реально. Ходила молва по всем лагерям, что генералу-майору Кирпичникову, находившемуся в плену, предложили руководство будущей армией. Вопрос состоит в том, даст согласие он, или нет. Чтобы успокоить себя, Леонид подошел к игрокам в карты и стал наблюдать за ними. Компания состояла из тех же игроков, что и раньше; не было только Семена Баранова: его вызвали на допрос. Скоро он вернулся, и игра пошла оживленнее. Солдатов дал несколько марок Леониду и предложил испытать счастье. Леонид был не плохим игроком, но играл рассеянно и невнимательно. Игра закончилась перед утром. На работе хотелось спать, и он ругал Солдатова. Убирали мусор около финских бараков в поселке.
Кто-то обнаружил вываленную немцами треску. Приятной наружности охранник, прозванный пленными «красавчиком», замерз и торопил с работой. Ему хотелось быстрее в барак, русские не спешили: незаметно от него поочередно нагружались треской. Каждому досталось по семь рыбин. Прятали, кто где мог и как умел. Солдатов уложил рыб вокруг тела и привязал ремнем. Сверху надел кавалерийскую шубу. В строю он движется последним, и «красавчик» в темноте не мог разобрать, что у него болталось сзади в прорези шубы. Близорукий и набожный охранник за нарушение правил не бил Рогова потому, что тот после всякой провинности перед ним молился. Охранника взяло сомнение, когда он увидел у Солдатова что-то похожее на хвост и в такт качающееся. Набравшись смелости, солдат хватает за хвост и резким движением тянет к себе. Солдатов, не понял в чем дело, бросился в сторону. В руках у «красавчика» пятикилограммовая треска, а шесть других выпали из-под шубы. Он облегченно вздохнул и разрешил Солдатову подобрать рыбу.
Громов в бараке варят ее, Леонид с Солдатовым дожидаются. Подошел Баранов и предложил Леониду занять место за картежным столом. До этого он не разговаривал не только с Леонидом, но и с близкими к нему людьми. Перемена удивила всех, и Леонид согласился. Во время игры Баранов говорил о каком-то аппарате и интересовался службой во флоте. Игроки удивленно смотрели на него.
«— Так, вот зачем вызывали Баранова», — подумал Леонид и смирил на трех тузах.
— Твое! — произнес Данилов.
Леонид, не спеша, принялся сдавать карты, наблюдая за Барановым, которому не везло и он проигрался подчистую.
Раз кто-то выручил, но он снова спустил, и больше никто не дает. В бараке мало таких, кто имел марки, а у картежников закон: в игре не давать в долг. Фортуна отвернулась от него. Всегда гордый и самолюбивый, он был расстроен неудачей и производил жалкое впечатление. Смотреть на него было неудобно и отвратительно.
Предложили ему играть под жизнь часового — «коннскую голову». Он ухватился за предложение с надеждою отыграться. Леонид не соблюдал законы игроков и кончал игру, когда ему вздумается. Пристально посмотрев на Баранова, он поднялся из-за стола, бросил ему «синекрылую»(пятьдесят марок) и несколько мелких монет.
— Тебе играть под часового нельзя, ты же нанялся на службу к ним следить и выдавать неблагонадежных! Часового все равно не убьешь!
Печь была свободна и, разыскав выжигалки, Леонид принялся за портсигар. На лицевой стороне рисунок был постоянный. Овальный круг, наподобие спасательного, в центре виднеется корабль; над всем рисунком возвышался маяк, освещая прожектором, кружившихся над морем чаек; по кругу надпись — «Память Петсамо». Рисунок не был плодом его фантазии. Этот рисунок был вытатуирован на груди друга Маевского Михаила Коржова на первом году службы. Леонид потерял из виду своего друга еще под Таллинном. В плену такой же рисунок был на груди Ивана Григорьева с той лишь разницей, что в овале круга надпись — «Память острова Лайтсальми». За свои труды Леонид получал мало. Не имея возможности продавать сам, отдавал другим, довольствовался тем, что принесут. Самым ловким продавцом был Иван Григорьев: он работал на заводе совместно с финнами, что давало ему возможность беспрепятственно торговать.
Последнее время и он не приносил Маевскому хлеба. Леонид заметил, что с Иваном случилось что-то неладное: он стал заговариваться, чуждаться людей и перестал умываться. Когда ему говорили об этом, он принимался уверять, что минуту тому назад был в бане. Григорьев не стал обедать со всеми, прятался от
