– Артериосклероз, – сказал Ермаков, – можно предотвратить диетой, овощами, фруктами, а вот наши консервные банки с килькой тут никак не учитываются… А вот индусы, одно племя, черти, как себя сохраняют… Абрикосами…
– А у тебя артериосклероз, что ли?
– И он, наверное, есть, а как же… Нет, это я просто так, к слову. Статью вот читаю. Журнал очень хороший. Раньше я его и в руки не брал, а зря… Теперь вот от корки до корки… Ты послушай…
И он стал читать дальше про артериосклероз, а потом принялся говорить о болезнях, сколько он теперь знал о них, а Терехов слушал и удивлялся тому, что прораб не расспрашивает его о делах на Сейбе, а все рассуждает и рассуждает о болезнях и делает это как будто бы с удовольствием.
– Знаешь, – сказал вдруг Ермаков, – а меня ведь оперировать решили. Язву будут оперировать. Давно они меня уламывали, а теперь я сам в лапы к ним попался. Я уж согласие дал.
И тут он сник, а Терехов от растерянности молчал, слова бы какие успокоительные произнести, а он молчал.
– Это ведь они только говорить могут, что язва, – сказал Ермаков, – а кто знает, что там… Теперь ведь, сам знаешь…
Ермаков махнул рукой, не договорил, моргал глазами, уставившись на красноватую щепку, валявшуюся в песке, сгорбившийся, жалкий, утонувший в мятой пижаме, только суворовский хохолок напоминал Терехову о прежнем Ермакове. О смерти, наверное, думал он, и жалел себя, и жизнь свою жалел.
– Да брось ты! – сказал Терехов, волнуясь. – Обойдется все!
Ермаков обернулся к нему, глаза его просили: «Ну скажи еще чего-нибудь, ну обнадежь…» Терехов говорил еще, а что, и сам не соображал, голос собственный казался ему фальшиво радостным, и Ермаков не мог не заметить этой фальши, но Ермаков отходил, отогревался, глаза его оживали.
– Все обойдется, я тоже так думаю, – сказал Ермаков. – Пусть уж режут, хирург тут, говорят, хороший. Член краевой коллегии хирургов. А ведь не каждого изберут в коллегию… А?
– Конечно, не каждого! – горячо поддержал Терехов и увидел, что Ермаков благодарен ему за эту поддержку.
– Ну что у вас нового? – сказал Ермаков.
Терехов стал рассказывать.
– Это я все знаю, – оборвал его Ермаков. – Ходят ведь ко мне. А что совсем нового?
– Дак что… Ничего… Рубашки вот шерстяные завезли в магазин… Испольнов с приятелями уезжают…
– Так и попрощаться не зашли… Жалко… А Будков не приезжал?
– Нет.
– Это ведь он прорабом-то тебя посоветовал… Как я в больницу слег…
– Знаю…
– Не ошибся, видишь, он тут… Разговор-то с ним вести не раздумали?
– Нет, – встал Терехов.
– Ну смотрите, смотрите… Будет ли толк… О весах не забывай, помнишь, я о них рассказывал…
– Так ведь и о другом забывать нельзя… Ради чего мы здесь оказались…
– Я бы на вашей стороне был, – схватил Ермаков Терехова за руку, – да вот тут скрючиваться приходится…
И снова стал говорить он о болезнях, сначала о своих, а потом о чужих, и Терехову пришлось сесть и слушать прораба и кивать ему и снова доказывать, что член краевой коллегии хирургов – это тебе не костолом-самоучка, а, наверное, таких и в Москве с фонарем поискать следует. Терехов уходил из больницы уставший и расстроенный, жалко ему было старика, не сладкая жизнь выпала Ермакову, сколько довелось тащить на своем худеньком загорбке и тащил ведь. Обещал себе Терехов и завтра к Ермакову съездить и послезавтра и ребятам рассказать о его настроениях, чтобы не забывали старика. Он вел машину к реке, клял солнце, серый дождь вчерашних дней казался райским душем. Он все жалел Ермакова и только у реки вспомнил, что не сказал Ермакову о своих неотложных намерениях; впрочем, разве мог он сказать о них.
32
Кофейный ульяновский вездеход с крестом на боку остановился у женского общежития.
Терехов соскочил с крыльца столовой, побежал к «Скорой помощи» дворами, перепрыгивал ямы и еловые стволы, как барьеры на гаревой дорожке.
Шофер стоял у машины, спину потягивал, ноги разминал.
– Что случилось? – закричал Терехов. – Кто вызвал?
– За зубной врачихой… Она уж больше, чем надо, зубы вам дергала. К другим десантникам отправят.
– Фу-ты, черт! – сказал Терехов. – Я уж испугался, что случилось с кем…
– Нервный такой?
– Станешь тут нервным…
– Где столовая-то у вас? – спросил шофер.
– Прямо, прямо и налево. Дым идет.
