совсем у меня разошлись? – думала Вера. – Зачем я бежала? Зачем я прячусь?» Она возмущалась своим малодушием, она задавала себе сердитые вопросы, а отвечать на них не отвечала, да и ничего не могла бы ответить, и снова виделся ей Сергей, приодетый, в чистенькой рубашке, с галстуком в жару, шагавший, опустив голову, по тротуару напротив, и снова думала: «А он не почувствовал, что я стою у магазина. Я как вышла на улицу, так сразу поняла, что Сергей здесь. А он меня не почувствовал...»
Пришла с работы мать, гремела чем-то на кухне, потом отправилась на огород, а может, стала кормить кур. В прежние времена, даже самые благополучные для Навашиных, лежание дочери на постели без дела и днем было бы расценено матерью как чрезвычайное происшествие, как явление позорное и безнравственное. За него следовало стегать ремнем. Если и случалось такое с Верой, мать сейчас же обрушивалась на нее: «Во, разлеглась! Тебе бы в нашей деревне расти, тебе бы показали! Валяйся, валяйся, еще мужа заведи себе лодыря, и будете вы с ним на диванах полеживать».
А вот теперь Вера лежала на постели, ничего не желала делать и не могла. Вернуть бы прошлое, хоть и с руганью матери, и ругань бы эта сейчас была сладка.
Во дворе или в прихожей возник разговор, голос матери звучал громче, кто-то отвечал ей вполголоса, но вроде не Соня. Вера подняла голову, прислушалась. Или показалось? Показалось, слава богу... Однако тут же вошла Соня и сказала: «Тебя спрашивают». – «Меня нет! – закричала Вера. – И долго не будет!» – «Да понимаешь, – покачала головой Соня, – мама сказала ему, что ты тут. Парень там один...» – «Какой парень?» – «Да как тебе сказать... Белобрысый такой, блондин... а может, русый... скорее каштановый...» – «Ну ладно, иди поливай!» – проворчала Вера.
Соня исчезла. И тогда вошла мать, а за ней Сергей.
– Милости просим, – кивнула Вера.
– Вот к тебе товарищ, – сказала мать.
Вера встала, одернула юбку.
– Здравствуй, Вера, – сказал Сергей.
– Здравствуй...
Помолчали.
– Вот, понимаешь, – сказала Вера матери, – это Сергей.
– Очень приятно. – Мать протянула Сергею руку.
– Сергей, – сказал Сергей.
– Ну вот, – сказала Вера, – Сергей. А фамилию-то его я и не помню.
– Как же так? – спросил Сергей.
– Что-то она у меня из головы вылетела за последние месяцы.
– Ржевцев моя фамилия, – сказал Сергей. – Совсем не трудная.
– Точно! – как будто бы обрадовалась Вера и повернулась к матери: – Точно, Ржевцев. А я-то думала – то ли с рожью, то ли с ржавчиной она у него связана.
– Это она шутит, – сказала мать Сергею, улыбнувшись извинительно, робко. – От нервов у нее. Она вас все ждала...
– Будто мне и ждать больше некого!
– Зачем ты так? – расстроилась мать.
– Зачем? – сказала Вера. – Это я от радости.
– Нехорошо так. – Мать сердилась, но и жалела при этом и дочь, и Сергея. – Если я мешаю, так я уйду.
– Твое дело, – сказала Вера. Потом добавила: – Никто тут никому не мешает.
Она замолчала, видела, что Сергей смутился и не знает, как ему быть, он вообще говорун был не из важных, а теперь ее атака, видимо, выбила из головы Сергея все приготовленные им слова. Вера и сама растерялась, хоть вспоминай вслух припевку: «Здравствуй, милая моя, я тебя дождался...» – дождалась, точно, а дальше что? Мать даже после обидного вопроса следователя ни разу не завела разговора о Сергее, удивив Веру неожиданной деликатностью, но теперь ее присутствие смущало Веру, и мать это, наверное, поняла. Но в то же время Вере хотелось, чтобы мать ушла не сразу, чтобы прежде Сергей каким-нибудь словом, пусть неловким, показал бы матери, что его отношение к ее дочери серьезное, что он не чужой в их семье.
– Пойду я, – сказала мать как бы самой себе.
– Жалко, Настасья Степановна, – спохватился Сергей, – что знакомство у нас с вами происходит такое невеселое...
– Я тут, в огороде, буду с Соней, дела у нас там, – сказала мать и на секунду остановилась, словно бы давая ему понять, что не по ее вине не получается знакомство и что в случае нужды ее можно будет кликнуть с огорода.
– На огороде так на огороде, – сказала Вера торопливо, выпроваживая мать. Последние слова Сергея ее не обрадовали, а, напротив, насторожили. Отчего же, считал он, знакомство получалось невеселым: оттого ли, что она, Вера, встретила его нынче неприветливо, или оттого, что сам он, узнав о ее беде, все обдумал не спеша и приехал, чтобы прекратить их отношения?
Мать постояла еще немного, оглядывала Сергея, привыкала к нему, а потом вздохнула и вышла.
– Что ты? – сказал Сергей.
– А что? – спросила Вера с вызовом, подошла к окну, стояла теперь спиной к Сергею.
– Зачем глаза прячешь?
– Чегой-то мне прятать-то их! – Вера обернулась резко, глядела на Сергея, губы сжав в презрении.
– Верка! – сказал Сергей.
Он подошел к ней, обнял ее, стал целовать ее и что-то ей говорил, а она уже не слышала его слов, и что они значили, было ей неважно, она прижалась к нему, повторяла: «Сережка, Сережка!» – и смеялась, и плакала, гладила ему руки, и все, что передумала она в последние, горькие дни о Сергее, все, что ее мучило и злило, все, что тлело надеждой и распухало в гордыне, все это улетело сейчас легким облаком и растаяло вдалеке.
– Ты все знаешь, да? Знаешь?
– Знаю.
– Ты мне веришь? Скажи – веришь?
– Верю.
– Не бросишь меня теперь? Не прогонишь?
– Что ты...
– Спасибо, Сереж, спасибо, милый, – говорила Вера с нежностью и все глядела в серые Сережины глаза, не могла утолить жажду. – Кушать хочешь? – спросила вдруг Вера. – А то, может, голодный?
– Нет, – сказал Сергей.
– Я бы скоро приготовила.
– Правда, не надо.
– Когда ты вернулся?
– Вчера вечером. Задержали нас. Я уж хотел уехать, да нельзя – я за бригадира.
– Все время, что ли, у тебя работа будет в разъездах?
– Пока в разъездах. Но работа неплохая. А потом еще на кого-нибудь выучусь, поступлю в вечерний техникум. Или заочный.
– Лучше уж на одном месте. Где твой дом, там и работать.
– Пока холостой, можно... – сказал Сергей и замолчал.
– Ну да, ты же холостой, – кивнула Вера.
Опять она вспомнила сегодняшнюю суету районной столицы, себя на пороге галантерейного магазина и Сергея напротив, в толпе, под липами, дурманящими в последние дни голову медовым запахом, и снова, размыв минутную радость, вернулось отчаяние, безысходное и оттого властное.
– Ты был сегодня в городе?
– Был.
– И по Московской улице шел?
– Шел.
– И меня не заметил?
