столицу, юристом на экскаваторный завод. Там он проработал два года, из Витьки превратился в Виктора Сергеевича, уважаемого товарища, но обязательные финансовые дела, собесовские тяжбы, жилищные хлопоты наскучили ему, не подходил он к ним.
И тут один из новых приятелей поманил его пойти следователем в районную прокуратуру. Не то чтобы мерещились Шаталову на новой службе рискованные приключения, на манер приключений героев Агаты Кристи и Сименона, но он не отказался бы и от них. Однако же выпадали приключения редко, да и чересчур запутанные детективные клубки тоже доставались ему не часто. Дело Шаталов имел с подростками, а их проступки и преступления совершались обычно в пьяном виде или по глупости, в состоянии бесшабашной лихости, и улик «подопечные» Виктора Сергеевича оставляли после себя достаточно. Но как-то потихоньку выяснилось, что интереснее распутывания детективных клубков ему было возиться с ребятами, которые могли стать преступниками или уже стали ими по случаю, возиться с ними и возвращать их на путь праведный. За семь лет работы в прокуратуре у него появилось много «крестников», знакомые говорили ему, что он ошибся институтом, следовало поступать в педагогический. Виктор Сергеевич отшучивался. Пытаясь сам для себя уяснить, почему все именно так, а не иначе идет в его жизни, он полагал, что его потребность возиться с ребятами имеет, видимо, существенные причины. Наверное, сказывалось тут и то, что сам он вырос без отца, погибшего осенью сорок четвертого в Польше, вырос на Большой Переяславке, известной в войну, да и в послевоенную пору своей разбойничьей славой, и много горечи испытал в детстве. Сказывалось тут и то, что у них с Леной детей не было и не предвиделось. Виктора Сергеевича тянуло не только к забавным малолеткам, но и к тем, кто уже начинал считать себя взрослыми мужчинами и женщинами. Конечно, Виктор Сергеевич мог работать с подростками и в Москве, поближе к дому, но человек он был чрезвычайно тяжелый на подъем и так привык к своему району, так узнал его до последней деревни, до последней проселочной дороги, что и думать перестал о переводе в Москву. К тому же в Москве многие его знакомые тратили по часу, а то и по полтора на дорогу из дома в учреждение, у него же выходило сорок минут на электричке, благо платформа Каланчевская была рядом с его квартирой.
Заявление о драке возле клуба стекольного завода подали братья Залогины, пролежавшие после драки в больнице один две недели, другой – три. Они просили наказать своих обидчиков и заставить их уплатить деньги на лечение. Дело теперь Виктором Сергеевичем было закончено, и по его соображениям судить следовало именно избитых Залогиных.
В клубе вечером того памятного дня показывали фильм «Виниту – друг индейцев». За полчаса до открытия кассы понасыпало к клубу мальчишек. И тут появился известный в поселке здоровяк Сеня Залогин, шестнадцати лет, и пожелал встать у кассы первым. Ему возразили. «Что?» – удивился Залогин и оглянулся, скривив губы. Ему было все равно, на ком показать свою силу, но уж особо не понравился ему в ту минуту его ровесник с Цементной улицы Николай Матвеев. Он давно ему не нравился, и не по какой-либо причине, а просто так. «Это ты, что ли, шипишь?» – спросил Залогин, подошел к Матвееву, схватил его за рубашку и раза два крепко, со звуком, приложил к стене. Однако Матвеев и его соседи вытолкали Залогина за дверь. «Ну ладно!» – сказал им Залогин, злой, поспешил домой, жаловаться старшему брату. А брат его, крепыш Залогин Алексей, слыл в поселке хулиганом и задирой, связываться с которым никогда не советовали. Братья пришли в клуб воинственные, но и как бы спокойные, при ясном сознании своей силы. «Вот этот и вот эти», – показал младший Залогин. «Давай», – сказал старший. И младший принялся бить Матвеева, а потом приступил к делу и старший брат.
Очередь возмутилась, с поселковой площади прибежали приятели Матвеева и прочих обиженных, и драка пошла горячая, пока ее не прекратили взрослые. Попало и тем и тем, но больше Залогиным. Залогины написали бумагу с жалобой на дикую расправу. Виктор Сергеевич опросил десятки свидетелей и был убежден, что раз инициаторами драки, а поначалу просто избиения более слабых ребят были братья Залогины, то их противники имели полное право не только постоять за себя, но и дать зачинщикам сдачи, да так, чтобы те присмирели. К тому же и последний указ об усилении борьбы с хулиганами ясно говорил, как следует расценивать действия обороняющейся стороны. С Залогиными Виктор Сергеевич познакомился давно, знал их как людей распущенных и наглых, поселок они, особенно старший братец, держали в страхе. Милиция и Виктор Сергеевич не раз вели с ними душеспасительные разговоры, по доброте своей верили их обещаниям. Теперь пусть посидят на суде, послушают новых для себя людей.
Дело Залогиных было для Виктора Сергеевича ясным и отошло в сторону. Ничего он тут не мог изменить, да и не считал нужным облегчать судьбу Залогиных. А вот происшествие в Никольском его чрезвычайно беспокоило. Происшествие и само по себе опечалило Виктора Сергеевича, подкрепив наблюдения последних лет. Наблюдения эти тревожили его как человека, искренне принимающего к сердцу радости и горести общества. При этом что-то смущало его в никольском деле, оно вовсе не казалось ему легким. Виктор Сергеевич знал, что встречи с семьями, в чьи дома вошла беда, радости следователю не принесут.
Ему было жалко Веру. И жалко тех трех парней.
Именно трех. Один из нашкодивших, Рожнов, кстати самый старший, был Виктору Сергеевичу неприятен, и он-то уж точно заслуживал наказания.
Виктор Сергеевич побывал и в домах ребят, обошел их соседей, съездил на их предприятия, вызывал парней в свой кабинет. Думал Виктор Сергеевич о мере пресечения. И поскольку посчитал, что теперь подростки не представляют опасности для никольских жителей, под арест их не взял, а ограничился подпиской о невыезде. Один Рожнов уклонялся от встреч с ним, прятался, упрашивал офицеров в военкомате забрать его в армию: это средство казалось Рожнову спасительным. Сколько раз на памяти Виктора Сергеевича парни призывного возраста, совершившие преступление, пытались досрочно «надеть зеленое», полагая, что в армии законы их не достанут. Все это было смешно, но иногда кому-то везло. Однажды Виктор Сергеевич месяцы потратил на то, чтобы выяснить, в какой части служит улизнувший из района преступник, потом началась морока с отзывом его с военной службы, отправкой в суд – на это все ушел год. С Рожновым Виктор Сергеевич все же дважды беседовал, и характеристики на этого наглого лысоватого молодца лежали у следователя на столе. Одна розовая, другая как будто бы правдивая.
Естественно, в материалах дела были уже характеристики на трех других парней и на пострадавшую. Все они со слов их сослуживцев и соседей выглядели примерными молодыми людьми.
«Колокольников Василий, семнадцать лет, слесарь особого конструкторского бюро по бесштанговым насосам на станции Перерва. (Вставал перед глазами Виктора Сергеевича добродушный богатырь с виноватой, как бы вынужденной улыбкой...) К работе относится добросовестно, нормы выработки выполняет, административных взысканий не имеет, принимает участие в общественной жизни предприятия, хороший спортсмен и товарищ, учится в вечернем техникуме...»
«Рожнов Юрий, девятнадцати лет, слесарь депо на станции Перерва, активный производственник, на собраниях и семинарах вел себя правильно, в быту чистоплотен и устойчив, со старшими вежлив, пьянством не занимался...»
«Турчков Алексей, семнадцать лет, работает в механосборочном цехе автозавода. (Этот совсем щенок, белые кудряшки спадают на лоб, мучается, казнит себя...) Учится без отрыва от производства на 1 курсе автомеханического техникума. Всеми характеризуется исключительно с положительной стороны. Вырос в хорошей семье, учился в музыкальной школе, чрезвычайно дисциплинированный и сознательный».
«Чистяков Михаил, семнадцать лет, слесарь-ремонтник завода отопительных приборов... (Аккуратен, рассудителен, отвечает с достоинством, а пальцы дрожат...) Окончил профессионально-техническое училище, был там секретарем комсомольской группы, пользуется авторитетом, прогулов не имеет, трудолюбив...»
Ну и пострадавшая по бумагам выходила ангелом.
Читать характеристики Виктору Сергеевичу было скучно. Тысячи подобных мертвых листочков видел он. Из нынешних выделялась только одна. Соседи и родственники писали про Василия Колокольникова: «...всегда прислушивался к наставлениям старших, маленьких не обижал, деньги мы обычно держали в открытом месте, и они у нас после посещений тов. Колокольникова В. Н. никогда не пропадали...» Тоже штамп, но хоть земной, не обточен в канцелярии.
Впрочем, листочки эти с окостеневшими словами, отжатыми протокольным прессом, Виктора Сергеевича не раздражали. Писали их люди сердобольные, но умученные формой. Он относился к этим листочкам уже спокойно, как к необходимости, заведенной не им, а кем-то более прочным и вечным. Они уходили от него в суд и, может быть, там что-то значили, может, и падали на Фемидины весы бумажными гирьками – ему они
