– А ты ничего и не объясняй.
Творожиха, приоткрыв калитку, прошмыгнула в навашинский палисадник, но и с желтой дорожки, из-за кустов черной смородины, увидеть, что происходит на переговорах, она не могла, однако и оставаться в неведении не могла и все пыталась привстать на цыпочки или даже подпрыгнуть в надежде хоть что-нибудь углядеть или услышать. Вера заметила ее старания и не сдержала улыбки.
– Что? – обернулась она к Сухановой.
– Я говорю – ты ничего и не объясняй.
– Да? – сказала Вера. – И все?
– И все.
– Ну что же...
Вера встала.
Клавдия Афанасьевна Суханова смотрела на Веру настороженно, но, встретившись с Вериным взглядом, заулыбалась вроде бы от всей души, словно открыв в Верином взгляде надежду на благополучный исход беседы; бутылку теперь Клавдия Афанасьевна распила бы за успех предприятия. А Колокольникова с Турчковой не улыбались, нет, но и они, казалось, были готовы заулыбаться сейчас, если бы Вера того пожелала, сидели в напряжении, было в их лицах и в их позах нечто жалкое, заискивающее, – что уж там Турчкова, величавая Елизавета Колокольникова и та застыла, будто сжавшаяся под плетью в надежде, что ее сейчас все же не казнят, а помилуют.
– И спасибо, Верочка, – сказала Суханова. – Поверь мне, все хорошо обернется. Заявление напиши – и все...
Тут Колокольникова подняла голову:
– Мы понимаем, тебе было плохо, и мать твоя перенервничала. Потому и все дело надо кончить по- доброму. Если ты их и нас простила, то и твою доброту следует отблагодарить, чтобы все было по справедливости...
– То есть как отблагодарить? – спросила Вера.
– А так, – сказала Колокольникова, – деньгами.
– Какими деньгами?
– Уж мы собрали, – сказала Колокольникова. – Не десятки, ясно... Восемьсот рублей. Не обидим... Деньги вам теперь нужны. Тебе не мешало бы съездить в Сочи, на море, полечиться или просто отдохнуть. Настя вот, знаю, приболела. Так болезнь денег потребует. Не у отца же вам просить...
«Откуда она знает о болезни-то?» – подумала Вера. Впрочем, она подумала об этом от растерянности.
– Так что же я, по-вашему, продажная? – сказала Вера.
– Вера, ты что? – в тревоге поднялась мать.
– Стало быть, за все можно заплатить? – сказала Вера.
– Верка, погоди!
Но Вера уже шумела, разъяряясь, успокоиться не могла, да и не хотела, она была сейчас победительницей, хозяйкой положения, ощущение власти над притихшими женщинами, казалось, снова радовало ее, она не знала, что сделает сейчас, но уж что-то сделает непременно, даст волю обиде, своему несчастью.
– Вера, дочка... – Мать взяла ее за локоть.
– Ну ладно, – сказала Вера, утихнув, – вот что... Уходите вон, чтобы я вас больше тут не видела...
– Вера, дочка...
– Вера, одумайся, поздно будет...
– Я не продажная! И не виноватая! Уходите отсюда, поняли? Уходите!
Колокольникова и Турчкова двинулись к двери, не дожидаясь новых просьб. Турчкова уходила несчастной и испуганной, Колокольникова же как будто распрямилась и, обернувшись напоследок, взглянула на Веру зло и презрительно, хотела, видно, ответить Вере, но сдержалась, только глаза сощурила со значением, а Суханова все стояла в растерянности у стола, не могла поверить повороту предприятия, совсем было слаженного, и Вера подскочила к ней, стала толкать ее к двери.
– Уходите, катитесь отсюда! Чтобы ноги здесь вашей не было!
– Да ты что? Истерика, что ли, у тебя?
– Я вам покажу сейчас истерику!
– Верочка, дочка, опомнись!
– Совсем, что ли, бесстыжей меня считают?
Только сойдя с крыльца, Суханова поняла серьезность Вериных намерений, и тут она поспешила по желтой дорожке за Колокольниковой и Турчковой, оглядывалась при этом и пальцем крутила возле виска. Жест этот вконец разозлил Веру, и она выскочила за женщинами на улицу, хотя и не собиралась этого делать, выскочила и громко, на весь поселок Никольский, выкрикнула им вдогонку напрасные слова, обидные и скверные.
– Мать-то не срами, – обернулась на ее слова Суханова, – ей мужа-озорника по горло хватит!
– Я вот вас осрамлю! – не унималась Вера.
– Ох, Верка, пожалеешь! Ох, погоди, я тебе припомню! Крик твой слезами обернется!
– Вы у меня сами пожалеете!
Уходили гостьи, уносили срам и обиду, друг друга, видно, в своей неудаче стыдились, распалась временная компания; Турчкова отстала от Колокольниковой и даже на левую сторону улицы перешла, Суханова тоже, казалось, шагала сама по себе, ни на кого не глядя, но уже не спеша, устало – ее-то крах был особенным; одна лишь Творожиха, пыхтя, припрыгивая на старости лет, семенила за Колокольниковой – та уходила гордой и энергичной походкой. А Вера все еще стояла у своей калитки, руки положив на бедра, неистовой воительницей. Потом повернулась, решительно пошла домой, прикрикнула на младших сестер, подвернувшихся ей в сенях, рванула дверь в комнату.
Мать сидела у стола расстроенная, чуть не плакала.
– Ну, довольна? – сказала она.
– А тебе-то что?
– И не стыдно тебе? – сказала мать тоскливо.
– А чего мне стыдиться-то?
– Мне вот стыдно. – В голосе матери было отчаяние.
– Ну а чего же они...
– И тебе будет стыдно за свой кураж. Не сейчас, так через десять лет. Женщины эти в радости, что ли, к тебе пришли? А ты...
– Так что же мне...
Вера ворчала, но уже обороняясь от материных укоров, от материных тоскливых глаз, а сама остывала, и тошно ей становилось, мерзко было на душе. Она присела у стола и все-все случившееся здесь минуты назад припомнила до мельчайшей подробности, и уж особенно то, как сухонькая нервная мать Турчкова норовила встать перед ней на колени, вымаливая прощение сыну. И то, что совсем недавно доставляло ей если не радость, так удовлетворение, то, как она, девчонка, взяла верх над матерями своих обидчиков и могла заставить их унижаться, страдать или в надежде на выгоду поддакивать ей, все это казалось Вере теперь отвратительным и жестоким. «Зачем я это? Зачем я куражилась, кричала на них? Сказала бы «нет» – и все. Какая я подлая! Обернется мой кураж моими же слезами, верно тетя Клаша сказала, так мне и надо, и пусть».
– Мама, – сказала Вера растерянно, – что же они мне деньги предлагали? Как же бы я взяла их?
– Не знаю...
– А ты бы взяла? – спросила Вера, помолчав.
– Я... – смутилась мать. – Зачем же я?
– Нет, ты скажи: ты бы на моем месте взяла?
– Нет, – вздохнула мать, – не взяла бы...
– Ну вот. А я почему?
Потом они сидели молча, мать, казалось Вере, поняла ее и перестала бранить дочь в мыслях, а Вера была растрогана тем, что мать ее поступила бы точно так же, как поступила она. Снова вспомнила она, как
