оценке их усилий, их труда на этой стройке. К тому же надо было на что-то жить.
Букварь понимал, что все это можно объяснить. У них не шоссе Москва Симферополь, у них Саяны, к тому же эта чертова погода сделала свое — скис фронт работ. И хотя наряды были закрыты правильно, все ворчали. И Букварь ворчал. Что хорошего он видит здесь, на этой знаменитой стройке!
Окружили Мотовилова, размахивали руками, кричали. Понимали, что дело не в Мотовилове, а в погоде, но ругали его потому, что требовалась разрядка, а Мотовилов был под рукой.
— Хорошенького помаленьку, пришла к выводу бабушка, вылезая из-под асфальтового катка, — сказал Бульдозер.
Нового он ничего не смог придумать.
14
— Моего рубанка никто не видал?
Мокрые волосы прилипли ко лбу Бульдозера, и без того маленький лоб его пропал, лицо начиналось с глаз. Глаза Бульдозера смотрели виновато, в то же время как будто посмеивались над кем-то.
— Моего рубанка? А?.. Со щербатинкой такой? Бульдозер подходил к каждому и тер свой узкий лоб.
— А то обходной листок не заполняют. Такой рыжий рубанок, со щербатинкой...
— Нет, не видал, — сказал Букварь.
— Такой рыжий... — неуверенно повторил Бульдозер. Все было сказано, но Бульдозер все еще стоял около
Букваря, тыкал носком сапога в бурую медвежью шкуру елового пня и тер узкий лоб. Букварю вдруг стало жалко его, но он уткнул глаза в книгу и молчал.
— То ли я его в Курагине оставил...
Бульдозер махнул рукой и медленно пошел к палатке. Букварь видел, как он остановился около Спиркина, резавшего кораблики с плоскими днищами, как говорил ему что-то, слушал односложные его ответы и потом молча стоял рядом со Спиркиным, склонившимся над куском сосновой коры.
Бульдозер обошел так всех, и каждый понимал, что интересует его не рубанок, рыжий, со щербатинкой, а нечто совсем другое, более значительное и важное. Он никак не мог понять, почему никто из ребят не сочувствует ему, не уговаривает его, не ругает. А Бульдозеру хотелось, чтобы его уговаривали или ругали, и тогда бы он выложил приготовленные им злые и обидные слова. Но ребята молчали, словно не придавали происходящему никакого значения, словно Бульдозер собирался в баню и теперь обходил всех в поисках пропавшей мочалки.
Кешка с Виталием гоняли шарик. Теннисный стол был зеленый, и брызги казались зелеными. Бульдозер стоял у стола, наклонив квадратную голову, и заинтересованно улыбался.
— Не видал я, — бросил Кешка, не оборачиваясь.
Толстые губы Бульдозера сдержали улыбку. Он смотрел на прыгающий шарик и решил выложить Кешке и Виталию, людям, которые могли войти в его положение лучше других, все. Собрался говорить о грязи, и полученных грошах. И сказал:
— Что ты так высоко поднимаешь мяч?
— Так он же дает крученые!.. — проворчал Кешка.
Бульдозер постоял еще минуты две, потер лоб, сказал: «Значит, не видели...» — и, угрюмый, сбычившийся, широко ступая, пошел в палатку.
Букварь следил за ним, понимал, что Бульдозера злит безразличие к его отъезду, представлял, как сейчас в палатке Бульдозер с раздражением запихивает свои вещи в старомодный деревенский чемодан и выцветший рюкзак с черными оборванными ремешками.
Букварь стал читать снова, но буквы, прикрытые от дождя куском хлорвиниловой клеенки, дрожали и не складывались в слова. Он отложил книгу и стал думать.
Он думал о Бульдозере.
Что он о нем знает? Вот уходит из его жизни человек, шагавший с ним рядом полтора месяца, а что он о нем знает? Он принимал его всегда таким, каким тот был. Так же, как всех остальных.
Бульдозер вошел в его жизнь, как эта брезентовая палатка, как этот зеленый теннисный стол. Букварь видел, что в одном из углов палатки к брезенту приляпана заплата, а теннисный стол весь в щербинках, но он никогда не задумывался ни о заплате, ни о щербинках. Он просто жил в палатке и гонял по столу белый пластмассовый шарик.
Букварь пытался вспомнить что-нибудь о Бульдозере, но перед глазами его бежали собранные в странной последовательности обрывки каких-то эпизодов, самые несущественные детали и слова, и вдруг он представил себе ярко и четко, как Бульдозер ел.
Однажды Бульдозер пролез к окну раздачи без очереди и на тусклом алюминиевом подносе притащил обед. Букварь сидел за соседним столом и ждал ребят, стоявших в очереди.
Бульдозер принес борщ, миску с гуляшом и три стакана компота. Букваря мутило от голода, он пытался не смотреть в его сторону но не смог. Смотрел, глотая слюну. От борща шел пар. Борщ был красный, как руки Бульдозера.
Ложка ходила вверх-вниз, Бульдозер ел быстро и жадно, лоб его напрягался от усилий и стягивался, становился совсем узким и сердитым. Бульдозер ел сосредоточенно, не замечая, что вокруг него толпятся люди и что Букварь смотрит на него.
Лицо его покраснело. Он спешил, словно боялся, что кто-нибудь ткнет вилкой в его гуляш.
Он жевал мясо и сало, морщил лоб, и на подбородке его блестела маслянистая полоса. Букварь почувствовал, что ему физически неприятен этот грузный, квадратный человек с мясистым лицом.
Доев гуляш, Бульдозер рукавом вытер жирную полосу на подбородке.
— ...Бей в глаз, делай клоуна! — закричал Кешка и срезал шарик в левый угол.
Букварь вздрогнул, точно очнулся.
Николай помогал Ольге готовить обед. Молчаливый Спиркин продолжал ковырять перочинным ножом кусок сосновой коры. Бульдозер все еще не выходил из палатки, набивал, наверное, вещами свой деревянный чемодан.
...Чемодан у Бульдозера был древний. Его купили на великолукском базаре лет пятьдесят назад. Громоздкий, тяжелый, он подходил к квадратной фигуре Бульдозера. К крышкам таких чемоданов приклеивали изнутри святочные открытки и пожелтевшие фотографии родственников. Бульдозер давно мог купить чемодан поновее, но считал, что деньги тратить зря не стоит. «Подумаешь, кожа! Один эффект, что пахнет. А у этого износа нет. Не на фабрике небось делали».
Но чемодан Бульдозера тоже имел запах. Запах этот трудно было с чем-нибудь спутать. Это был запах темноты и затхлости давно заброшенных чуланов.
Дома у родителей Бульдозера стоял сундук. Очень похожий на этот чемодан. Так говорил Бульдозер.
Сундук открывали редко. Тяжелую коричневую крышку осторожно прислоняли к бревенчатой стене. С крышки смотрели на Бульдозера круглоплечие молодцы с напомаженными усами, в борцовских трико. Рядом с ними пристраивались печальные и голые русалки. Из-под русалок выглядывал выцветший длинный лист с двумя рядами медалей. Лист рекламировал фирму, производившую самовары.
Дни, когда открывали сундук, были праздниками. Бульдозер ждал их.
Отец приходил вечером, красный, квадратный, счищал грязь с сапог и долго, фыркая, мыл лицо и руки. Мать становилась непривычно тихой, и глаза ее светились предчувствием радости.
Потом они втроем сидели у сундука молча, как перед дальней дорогой. Тихо прислонялась к стене тяжелая крышка. Печальные русалки глядели из прошлого.
Толстые, с короткими пальцами руки матери бережно, словно грудного ребенка, брали из сундука вещи в кристаллах нафталина.
Вещи проплывали по комнате и устраивались на столе.
Они были выцветшие и яркие, тяжелые и воздушные. Шали, полушалки, шубы, платья, цепи дешевых
