— Кстати, — вдруг улыбнулась Аврора, — давайте выйдем, подышим свежим воздухом, — она недвусмысленно осмотрела кабинет директора.
Уже был март, но погода еще держалась зимняя — влажный холодный ветерок, мокрый снег, слякоть. Вечерело.
— Ты думаешь, что в моем кабинете подслушивающие устройства? — во дворе спросил Цанаев.
— Береженого Бог бережет, — ответила Аврора, глядя на высокую густую иву. — Сейчас наши совы взлетят, — и точно, как в сказке, огромное заснеженное дерево зашевелилось, издав громкий гортанный звук «уху» взлетела одна сова, огромными крыльями как бы очищая путь. Облетев по кругу весь двор, словно убедившись, что все в порядке, эта сова издала еще раз, гораздо громче, «уху», и тогда, как по команде, вся стая взлетела — завораживающий шелест мощных взмахов, казалось, что магическая сила птиц перекрыла весь небосвод; они резко унеслись в сторону окраинных лесов. Стало еще сумрачней, печальней и пустынно. А Цанаев и Таусова все еще смотрели на небо, потому что откуда-то стал доноситься нарастающий гул вертолета.
— Пошли под иву, — предложил Цанаев, зная, что от таких летающих птиц лучше скрыться. Они долго стояли под деревом, видя под ногами щедрый белеющий совий помет и комочки погодков, потому что, как им показалось, вертолет завис над их институтом, и они даже чувствовали вихрь от его лопастей.
Лишь когда вертолет улетел и стало совсем тихо, Цанаев прошептал:
— Тревожная, пугающая тишина… Говори.
— Мне подбросили записку. На днях будет нападение на наш институт.
— Хотят сорвать референдум?
— Не думаю. Главная мишень, как я поняла, мое окно, наша лаборатория.
— Бидаев? — некая дрожь в тоне директора.
— Не знаю… Но почерк, мне кажется, знаком: лесные братья.
— Ты связана с боевиками?
— Клянусь, нет. Сама боюсь и ненавижу всех, кто с оружием. Но вы ведь знаете, что мои братья… а это их… — Аврора резко прервала речь.
После долгой паузы Цанаев сказал:
— Надо срочно сообщить Бидаеву. Вроде он здесь хозяин, как сам говорит.
— А я по своему опыту скажу, — тверд голос Авроры, — что все, кто с оружием, зачастую в сговоре. Правда, иногда лупят друг друга… Разве вы это до сих пор не знаете? Здесь царит абсурд.
— Да, спецслужбы что угодно творят, — согласился Цанаев. — Я обязан доложить Главе и позвонить Бидаеву.
— А если Бидаев спросит, откуда такая информация?
— Да, — задумался Цанаев. — Что делать?
— Надо лабораторию перенести в подвал.
— Ты не сможешь там работать, задохнешься.
— Смогу, вытяжку сделаем. И мне спокойнее, а то кажется, что все время кто-то в окно подглядывает… Потеряем установку — мне конец: это деньги, моя докторская, моя жизнь! Согласитесь.
Он дал согласие, планируя на завтра перенести оборудование в подвал, с этой мыслью он ушел из института домой. Как раз за ночь выпал небольшой снег. И когда, как обычно, спозаранку Цанаев пришел в институт — ничьих следов, даже Аврору опередил.
Полюбовавшись совами, Цанаев постучал в дверь. Сторож не открывает. Он еще сильнее стал стучать:
— Ну, ты спишь, — пожурил директор старика, а тот в ответ:
— Лишь под утро заснул, всю ночь помогал Авроре оборудование переносить.
— А где она?
— Теперь в подвале, — сразу же туда направился Цанаев.
Работает генератор: холод, сырость, сквозняк, спертый, угарный воздух.
В подвале лишь одна комната была более-менее благоустроена. Цанаев осторожно постучал, думая, что Аврора на своей раскладушке спит, а она отключилась, склонившись над микроскопом. Светятся два экрана компьютеров.
— Аврора! Разве так можно?! — озабочен Цанаев. — Ты не спишь, ты загубишь себя.
— Да вы что? — ее глаза устали, да горят, даже на щеках румянец. — Я занимаюсь любимым делом! Получаю такое удовольствие… А выйду отсюда — столько проблем. Война. Инвалиды… — И, словно пытаясь заглянуть в иной мир, она вновь прильнула к микроскопу. — Сейчас, еще один замер сниму, — и продолжая глядеть в микроскоп: — Гал Аладович, получаются потрясающие результаты. Все будут просто удивлены… Еще пять минут, и мы будем пить чай.
Такого меж ними не случалось: между ними лишь старый, но еще прочный табурет вместо стола. Над ним из-за прохлады клубится пар от стаканов с чаем. Тут же варенье и подсохший хлеб. В руках Цанаева — листки с таблицей, где множество цифр и диаграмма.
— Вот видите, видите, какой резкий произошел скачок от перепада температур и давления. Сразу же меняются все характеристики, структура и свойства вещества… Это парадоксально! — возбуждена Аврора. — Я думаю еще дважды провести этот же эксперимент, и если тот же результат, то это прорыв!
— Да, — директор очень долго изучает результаты, и вдруг о своем: — Аврора, а почему в Норвегии, в Европе, с их условиями и возможностями не смогли провести эти же опыты?
— Смогли бы, но не хотят, — Аврора в упор смотрит на Цанаева. — Там все очень заботятся и берегут свое здоровье. Вы-то ведь знаете, что эти реагенты-химикаты страшно влияют на весь организм, — на ее лице появилась та странная некрасивая улыбка-ма-ска, и она несколько иным тоном продолжила: — В этот подвал европейцы и не зашли бы — дико: а мы чай пьем, ха-ха-ха… Простите… А, кстати, доказано, что эти реагенты влияют на деторождаемые органы и мозг… Может, вы покинете лабораторию? Я серьезно говорю.
— Детей я уже родил, — строго ответил директор. — А вот ты… Ты была замужем? — неожиданно спросил он, хотя ответ знал.
— Не была.
— Почему? — тут Цанаев сам смутился. — Прости за дурацкий вопрос.
— Ничего, — Аврора улыбнулась, а Цанаев только сейчас стал, как ему казалось, ее понимать. У нее, видимо, это рефлекторно, выработано годами и нелегкой судьбой — две улыбки: одна — открытая, чистая, приятная, а есть еще улыбка-маска, за которой она скрывает все свои чувства, переживания и тяготы, но это тоже улыбка, странная улыбка, быть может, она не хочет свою пожизненную печаль показать. И как бы в подтверждение этого она стала говорить: — Мои родители из-за депортации безграмотные люди. Ни родни, ни кола, ни двора, в поисках куска хлеба направились в калмыцкие степи чабанить, а на иное в то время и рассчитывать не могли. Я старшая в семье, после меня пять мальчиков. Как себя помню — я за отарой хожу, в кошаре за хозяйством и детьми присматриваю. А отец меня любил и жалел, и он мне частенько говорил:
«Урина, я сам безграмотный, поэтому чабан, и боюсь, у тебя судьба будет такой же. Я тебе любые книги куплю, выучись сама… Вот тебе букварь, в этом я помогу… Учись, не то жизнь твоя будет хуже бараньей.
Так я стала сама учиться. Очень полюбила книги, учебу, чтение, что отец, хоть я и нужна была на точке, определил меня в районный интернат. Мне был тогда уже десятый год, и меня вначале посадили во второй, а через месяц, увидев мои знания, в третий класс.
Я была круглая отличница, и не читала, а буквально ела книги, будто зная, школа не для меня. Так и случилось. Когда я была в седьмом классе, мать умерла, и я вместо нее — единственная женщина на точке… Но книги я не бросила, самостоятельно прошла весь школьный курс и даже более, а вот аттестата не было.
Тут страна СССР развалилась. Наша кошара разорилась. А в Чечне какие-то революционные дела, генерал пришел к власти, призвал к борьбе за свободу, и мои братья присягнули в верности Родине. Так свое слово и сдержали, все погибли, — тут ее голос заметно дрогнул. Цанаев подумал, что она вот-вот заплачет, но нет, сдержалась. На ее лице появилась эта странная, улыбка-маска, которая как-то быстро
