закрывая дверь. Навряд ли кто воспользуется ночью туалетом. — Як тебе пришел после тревоги.
—
После какой? — не понял Петр.
Климов рассказал ему о том, что было утром.
—
Ясно, — посидев, подумав, сказал Петр. — А я поехал утречком, по темени еще, к знакомому водиле, на автобусе работает, механик, кстати, — во! — Петр ободряюще выставил палец, — проверить «ходовую» и почистить карбюратор, чтоб затем тебя без приключений отвезти на поезд, барахлит уже мой «рогомет» — сил не хватает, вот, а тут меня какие-то козлы в десантной форме тормозят, почти на выезде, и грубо так «выматывайся» предлагают. Я, было: что? куда? кто вы такие? а они, бакланы, давят понт, рвут из машины. Ну, я вышел. — Петр пожал плечами. — Образумил кой-кого. Поставил на уши.
—
Сколько их было? — спросил Климов.
—
Пятеро, — ответил Петр, потом добавил: — Было.
Климов понимающе кивнул.
—
Гнали, как зверя?
—
До Змеиного ущелья.
—
А потом?
—
Потом я их оставил там, переоделся, добыл рацию, послушал, чувствую — тебя зажали мертво, ну, я и подался к шахтоуправлению, но там прожектора, мать бы их так, — как на ладони! — Петр усмехнулся, горько, сожалеюще, — никак не подойти. Чуть не сорвался. Увидел, как тебя тащут к «Уазу», больно стало. Потом уже дотумкал, что тебя в «дробильню» повезли, по рации сболтнули, я и подхватился, вроде, подоспел.
Петр виновато посмотрел на Климова.
—
Такие, брат, коврижки.
—
Как в Афгане, — сказал Климов, — помнишь, тот кишлак, где мы вдвоем остались? Под Мукуром?
—
Как не помнить, — вздохнул Петр. — Позор останется позором.
—
В каком смысле?
—
Да в таком: не надо было нам туда соваться!
—
В тот кишлак? — не понял Климов.
—
Нет, в Афган! — ответил Петр. — Зашли, чтоб выйти, получив по морде. Идиоты.
—
Надо было оставаться?
—
Да! — Петр еле сдерживал свой шепот. — Войну надо выигрывать, иначе незачем ее и начинать. Уйдя с позором, мы на своих плечах внесли войну в свой дом. Поэтому и прячемся теперь, как крысы, по сортирам. — Он хотел еще что-то добавить, но смолчал, махнул рукой, задумался, спросил: — Есть хочешь?
—
Нет, — ответил Климов. — А вот несколько минут вздремнул бы перед боем.
—
Покемарь, — разрешил Петр. — Я разбужу.
Климов прислонился к стене, вытянул ноги, смежил веки.
Ощущая тяжесть автомата на бедре, подумал о словах Петра. Наверно, он и прав. По крайней мере, ничего нет недосказанного между ними. Будучи человеком долга, Климов верил, что стремящийся к правде прав и в заблуждении, было бы стремление это выстраданным, как у Петра. Оставляя за Петром полную свободу убеждений, принимая во внимание все то, что казалось тому разумным, он не пытался наскоро перечеркнуть те положения, в которых сомневался. Он как бы оставлял их до того времени, когда, возможно, взгляд его на многие конфликты и проблемы несколько изменится. Что правильно, что ложно в разнородном проявлении людских характеров и умонастроений, трудно знать. Остается надеяться, что хладнокровный и уравновешенный приходит к истине гораздо раньше, чем человек, спешащий порицать несоглашающихся с ним. Больше всего Климов не любил
тихонь
и соглашателей, безмолвных исполнителей. «Да, так точно. Да, все верно. Да, устроим». Все, что ни прикажешь, сделают. И никакого встречного вопроса или выдвинутой напрямую инициативы. А человек не может ощущать себя лишь винтиком, когда он гражданин. Чаще всего неправ оказывается тот, кто издает указы. А тихий исполнитель норовит не путаться ни у начальства, ни у века под ногами, как будто совесть — это дырка в бублике. Как будто справедливость — это не забота сердца, а некое привычное для слуха слово. Без чувства выбора нет чувства цели, долга.
«Ведь это же уму непостижимо, — думал Климов, чувствуя, что Петр пошевелился, сменил позу, — дать террористам взорвать город, взорвать газ. Пусть даже требования у них невыполнимые… Задача государства, всякой власти над людьми — обеспечение спокойной мирной жизни и, если надо, сохранение ее любой ценой. Сейчас задача МВД и контрразведки сводится к простому: надо удовлетворить все требования террористов, а затем уж расправляться с ними, как придется. Иначе все попахивает жуткой провокацией и фарсом. Пусть даже в операции будут участвовать и «Альфа», и спецназ, и президентская «девятка». Все это будет ложь, рассчитанная на того, кто видит мир в экране телевизора. Преступное противоборство власти с террористами толкнет их на последний шаг. Газгольдеры взлетят, и люди задохнутся. Их уже расстреливают каждый час».
Следя за своими размышлениями, он снова и снова приходил к убеждению, что к власти рвутся люди мелкие, завистливые, льстивые, в то время как решать за всех и правильно решать — удел не многих. Истинная власть обременительна. Но, к сожалению, многие примеривают власть к своей персоне, как одежку, и, не разведя рук, кричат: «Как раз!» Не дай-то Бог отнимут, отберут, оставят без обновки.
Климову внезапно стало душно: а может быть, и он такой же, как они, кто наверху, кто в руководстве, кто у власти? Или пытается быть не таким, да власть заставит?
Может быть, и он подталкивает «Медика» к теракту? Приближает страшную развязку? Льет воду на мельницу, как говорили в старину.
Климов приоткрыл один глаз, увидел бодрствующего Петра и успокоился.
«Провокация, — подумал он о своих страхах. — Уловки подлого инстинкта самосохранения. Другими словами, если заботы дня утомили тебя, если твоя сосредоточившаяся на чем-то мысль рассеяна, оглушена сверхнапряжением или никчемной суетой, а опыт жизни требует подстраховаться, нет ничего банальнее, чем усыпить свой разум, свою волю. Попасть под явное влияние чужих идей и мироощущений. И злачные места работать начинают к ночи, — обрадовался он пришедшему на ум подтверждению своей оценки пустых страхов. — Провокация».
Это слово стало для него импульсом к действию.
— Подъем, — сказал он вслух и резко встал. Петр поднялся тоже.
Климов приложил палец к губам. Они прислушались. Дождь с новой силой барабанил по карнизу, ветер вкривь и вкось раскачивал деревья, те царапали друг друга, распинающе выпятив ветви, и цеплялись за сырость и мрак. Вечерняя улица и фонари, с их сотрясаемой тяжелым ветром светотенью, заражали воздух старческим бессилием. Неисполнимо трудным делом показался Климову продуманный и обговоренный в деталях новый план. Но он был не один. Их было двое.
Глава двадцать шестая
«Все верно, — оказавшись снова под дождем, подумал Климов. — Власть — сама по себе, народ — сам по себе, а между ними — бандиты. Вот наша жизнь и расстановка сил. Сплошная провокация. Незаживающая рана».
Вы читаете Мертвый угол
