систему откупа прав на сбор налогов во Франции в 18–ом веке, только имеющее криминально- политический характер. Тому есть множество примеров и неопровержимых свидетельств, которые невозможно перечислить. Например, однажды генерал Шаманов, прославившийся военными операциями во время чеченской компании, решил помочь семейному бизнесу: его дочь возглавляла некую принадлежащую ей фирму. Здесь интересно, что она была замужем за человеком, имеющим криминальное прошлое. Пару лет назад в офис фирмы нагрянула налоговая инспекция или экономическая полиция, точно уже не помню, и предъявила какие-то требования. Далее, дочь звонит отцу; Шаманов поднимает по тревоге элитный отряд специального назначения и приказывает бойцам занять офис фирмы и выгнать оттуда всех посторонних. Дело попадает даже в некоторые газеты. Но это не имело никаких политический последствий для генерала – он продолжил руководить войсками.
Однако такая система препятствует экономическому росту, инвестициям и т.д. Ведь руководители силовых структур предоставляют право на беззаконие, конечно, в соответствии с чином и должностью, своим подчиненным, а те далее по цепочке. Контролировать такую массу преступников чрезвычайно сложно – они всякий раз превышают дозволенное. Но простой народ, являясь носителем той же культуры, тоже не отстает. Например, не секрет, что малый и средний бизнес регулярно недоплачивает налоги; и причина этого не в высоте ставок, которые сегодня не выше, чем в среднем по Европе, а в русской ментальности, в общинном сознании, согласно которому государство и муниципалитеты – это чужие и враждебные внешние элементы. Чиновничий грабеж и аморальность частного бизнеса, сталкиваясь друг с другом, приводят к постоянному пересмотру законодательства: волны ужесточения и либерализации наказания за экономические преступления следуют одна за другой: ужесточение приводит к активизации чиновничьих захватов частного бизнеса, а смягчение к пустоте казны и местных бюджетов. Русские уже несколько лет не решаются ужесточить законодательство по инсайдерской биржевой торговле – боятся, что чиновники будут при расследовании дел вымогать у брокерских компаний, листингованных фирм или инвесторов деньги. Между тем инсайд цветет пышным цветом, к радости преступников и либертарианцев, отпугивая многих частных и институциональных инвесторов. Насколько мне известно, за последние несколько лет за незаконную биржевую торговлю акциями российских компаний привлекли к ответственности только одну преступную группировку; правда, это сделали американские власти в Нью- Йорке. Зато Россия заявляет о желании создать в Москве один из крупнейших мировых финансовых центров.
Особенно недоверчивый или чересчур наивный читатель, пожалуй, может возразить мне, что я излишне сгущаю краски или и вовсе умышленно ввожу публику в заблуждение. Конечно же, я совсем не отрицаю того, что у русских есть писатели, музыканты, художники и архитекторы и множество других людей занятых полезной деятельностью. Если бы люди совсем не трудились, тогда, разумеется, не было бы ни коррупции, ни грабежа, либо русским пришлось бы как кочевникам совершать набеги на соседние страны. Люди вынуждены работать, однако часть их труда можно тем или иным образом присвоить, оттого и уровень благосостояния русских находится на невысоком уровне, невзирая на огромную территорию, заключающую в себе значительную часть ресурсной базы человечества. Вообще, мне кажется, у русских нет мотивации хорошо работать – их низкий интеллект не позволяет оценить и достойно вознаградить качественный и профессиональный труд. Возможно поэтому они часто думают не о том, как повысить качество своей работы, а о том, как отобрать чужое. То же самое и с моралью: зачем быть нравственным, если этого никто не оценит, а могут оскорбить или даже убить. Как справедливо заметил о русских Якоб Ульфельд: “Среди хороших людей и сам будешь хорош, а среди дурных и сам дурен”.
Низкий социальный интеллект русских проявляется еще и в том, что в России крайне не развиты гуманитарные науки: экономика, политология, социология, юриспруденция. Большинство русских не умеют толком ни читать, ни заключать юридические договоры; по-моему, им легче запустить ракету в космос, нежели грамотно написать юридический договор. В свою очередь, в судопроизводстве полно ошибок. В итоге в делах они часто опираются на доверие, которое распространяется очень на немногих, что, бесспорно, препятствует экономическому, правовому и политическому развитию. В России, например, не существует экономической науки: преподавание экономических дисциплин есть, а науки, как таковой нет. Русские экономисты смотрят на новые теории, признанные несколько десятилетий назад на Западе, а потом говорят: мы не можем больше их игнорировать, и начинают, словно обезьяны повторять те в своих аудиториях. В общем, я думаю так: если вы ученый или у вас есть талант и вы хотите его развивать, то лучше перебираться на Запад, а если вы бандит, тогда вам лучше приехать в Россию, правда нужно быть очень умелым бандитом, так как у русских в этом деле высокая конкуренция и немалое мастерство.
В ходе эволюции человеческий интеллект претерпевает очень медленные изменения. Не вызывает сомнений, что умственные способности древних греков или италиков весьма мало уступали интеллекту нынешних европейцев. В свою очередь, физические возможности человеческого тела так же с тех пор не претерпели существенных перемен. Для появления новых качеств, способностей и возможностей требуются десятки или даже сотни тысяч лет. Между тем, социальный интеллект наций, по указанной мною выше причине, так же отличается завидным постоянством. Его уровень, вероятно, изменяется только в результате смешения наций в результате завоеваний или массовых миграций, когда завоеватели или пришельцы прибывают в таком числе, что не способны ни ассимилировать местное население, ни сами раствориться в нем и его культуре. Вследствие чего возникает новый культурный тип со своим уникальным уровнем социального интеллекта.
Однако даже в том случае, когда нация многие сотни лет сохраняет свой социальные интеллект, это вовсе не означает, что ее социальные институты, степень личной свободы граждан или политическое устройство кристаллизуются во времени. Не только они, но и даже язык нации под воздействием ряда причин, как правило, последовательно развиваясь, претерпевает метаморфозы. Человечество постоянно увеличивает имеющийся запас знаний о природе, что позволяет создавать все более и более совершенные орудия производства, отличающиеся повышенной производительностью (сокращающие затраты труда) или позволяющие получать новые продукты. Это в свой черед изменяет потоки капитала, прилагаемые в различных отраслях народного хозяйства – земледелии, торговле, производстве металлов, тканей и пр. В результате изменяется численность существующих социальных групп, появляются новые их виды. Обычные последствия этого – революции или массовые выступления, призванные пересмотреть действующее законодательство в интересах развивающихся групп. Социальные столкновения дают новый, часто печальный, опыт; позволяют на деле проверить жизнеспособность социальных теорий и целей. Некоторые из них укореняются, становясь новыми нормами, например, расширение избирательных прав, свободы прессы и т.д., другие же навсегда отвергаются или отгладываются до лучших времен.
На самое непосредственное влияние расширения естественнонаучного знания и следующего за ним по пятам развития производительных сил на социальную жизнь – это смена структуры человеческих потребностей. Рост материального благосостояния рождает новые виды желаний, в особенности, нравственные. Если в 18-ом и 19-ом столетии потребности большей части населения часто ограничивались предметами жизненной необходимости, то по мере роста богатства наций в 20-ом столетии население не только получило возможность приобретать предметы первой необходимости и удовольствия, но после удовлетворения этих нужд у него появились и усилились многочисленные нравственные желания. Люди становятся менее агрессивными и жестокими, они не желают, чтобы безработные и пожилые люди оказывались в нищете, хотят свободно высказывать свои мнения и политические пристрастия, не хотят гибнуть в бессмысленных войнах. И хотя общество становится все более и более атомистичным, происходит, далеко не всегда спокойно и безболезненно, переоценка и слом общественных ценностей прошлый веков, оно, безусловно, становится более свободным, открытым и справедливым, как никогда ранее. Не видеть этого могут только слепые, вроде членов и сторонников франкфуртской философской
