неподалече в крайней избе живет и всех нас знает.
— А ну-ка, сними свои сапоги! — приказал Холмс.
Авсеенко разулся и протянул свои сапоги Шерлоку Холмсу.
Внимательно осмотрев их, Холмс произнес:
— Подковки-то целы!
— Целы, батюшка, целы!
— Ну, а теперь покажи мне руки.
— Чего? — не понял мужик.
— Руки покажи!
Авсеенко протянул Холмсу свои грубые, покрытые мозолями руки.
Одну за другой Холмс осмотрел их до локтя.
Но и этот осмотр не удовлетворил его.
— Разденься-ка, братец мой, совсем, догола! — приказал он сторожу. Тот снял, ни слова не говоря, рубаху, потом сапоги, штаны и портянки и через несколько минут он стоял перед нами в костюме праотца Адама.
Шерлок Холмс приказал внести лампу и, освещая со всех сторон, стал тщательно осматривать все тело опешившего сторожа.
Наконец он отставил лампу.
И, посмотрев прямо в глаза сторожу, он сказал:
— Ни одного пореза.
— Чего изволили сказать, батюшка? — удивленно спросил Авсеенко, ничего не понимавший, что кругом его творится.
— А то, братец мой, что я начинаю убеждаться в том, что ты совершенно не виноват в этом деле! — весело пояснил ему Холмс.
Мужик хотел было что-то сказать, но душевное волнение его было настолько велико, что он не мог выговорить ни слова и вместо слов вдруг кинулся Холмсу в ноги.
— Ну, будет, будет! — сказал Холмс, поднимая его с пола и ставя снова на ноги.
— Отец родной, милостивец! — воскликнул Авсеенко.
От этой сцены у меня выступили на глазах слезы. Шерлок Холмс был тоже взволнован.
Он ласково потрепал мужика по плечу, окинул его ласковым взглядом и мягко сказал:
— Ну, братец, потерпи немного! Вот я примусь за дело и тебя живо выпустят на свободу.
И, не ожидая ответа, он повернулся к нему спиной, дал мне знак следовать за собой и мы вышли из камеры.
Дверь за нами снова затворилась.
VI.
— Ну, что вы думаете об этом стороже, дорогой Ватсон? — спросил меня Шерлок Холмс на улице.
— Думаю, что сторож не виноват! — ответил я искренне.
— И я тоже! Нат Пинкертон попал на ложный след, вернее, чересчур поспешил со своим умозаключением и через это ввел в беду несчастного мужика, неповинного и честного.
Мы молча шагали по улице.
— Вы ведь поняли, Ватсон, в чем тут дело? — спросил он меня после недолгого молчания.
— Не совсем! — ответил я.
— Личного убеждения, конечно, было бы далеко недостаточно для оправдания арестованного..
— А отсутствие царапины?
— Вот это-то и есть то, что мне надо! Подковки на каблуках его целы! Это — раз.
— И царапины нет.
— Да. Это — два. По этим двум данным я вывожу положительный вывод, что Авсеенко невинен.
— Конечно!
— Воображаю, как удивится и будет смеяться в душе надо мною мистер Пинкертон, когда я объявлю ему эту неожиданную новость! — засмеялся Шерлок Холмс.
— Да, воображаю! — подтвердил и я.
Мы снова прошли несколько минут молча.
Шерлок Холмс казался погруженным в глубокую задумчивость и я не мешал ему своими расспросами.
— А знаете, преступление это совершено не иначе, как своим человеком! — сказал он вдруг.
— Вы думаете?
— Глубоко уверен в этом! — ответил Шерлок Холмс. — Все данные говорят за это. Во-первых, вокзал был пуст. В такие минуты каждое постороннее лицо делается заметным. Во-вторых, только свой человек мог знать, что Дрягин, готовившийся к отчетности, имел в кассе крупную сумму.
— Конечно! — согласился я.
— В-третьих, только свой человек мог проследить за тем, что Дрягин вышел из кассы, так как постороннего человека Дрягин заметил бы. Ведь ему негде было бы прятаться. Верно?
— Верно, — согласился я.
— Быстрота совершения преступления тоже указывает на это. Для такой быстроты требуется, чтобы человек прекрасно ориентировался в местности и расположении помещений, а тот факт, что отмычка была подобрана заранее, человеком, постоянно бывающим на вокзале, подтверждается тем, что подобрать отмычку в такой короткий промежуток времени положительно немыслимо.
— Конечно, это правда.
Разговаривая таким образом, мы подошли, наконец, к станции.
Нат Пинкертон был еще там.
Мы подошли к нему.
— Ну что, коллега? — спросил он.
— Ничего! Повидал вашего мнимого экспроприатора! — весело ответил Шерлок Холмс.
Глаза американца презрительно усмехнулись и, не скрывая насмешки, он спросил:
— Почему же именно мнимого? Кажется, доказательства слишком убедительны!
— Как для кого, а для меня нет! — ответил Холмс. — Я настаиваю на том, что несчастный сторож ни душой, ни телом не виноват в преступлении, взводимом на него.
— Вот как?
— Да.
— В таком случае, желаю вам успеха в более удачном розыске. Что же касается меня, я не вижу причины изменять своего мнения, — сказал Пинкертон.
— Посмотрим, кто из нас будет прав и кто виноват! — улыбнулся Холмс.
— Посмотрим.
И, обернувшись ко мне, Холмс жестом пригласил меня следовать за собой.
— Где находится сейчас начальник станции? — спросил Холмс одного из сторожей.
— У себя дома.
— А квартира?
— Как раз против станции. Как выйдете, так прямо и идите в красный дом.
Мы пошли по указанию.
Дрягин был дома и встретил нас в гостиной, пережевывая обед.
— Мне хочется попросить вас об одной вещи, — начал Холмс.
— С удовольствием! — ответил тот.
— Только одно необходимое условие! То, что я попрошу, должно сохраниться в величайшей тайне.
