— Смотреть зябко.
— Чего уж там… Конвоиры, смотри, какие. Заставляют, слышали, петь «Ой ты, Галя». У них не спой…
Нескоро я понял, что в том плохого. Тяжело переносить холод и голод. Горек чужой хлеб. Еще горше петь чужие песни в неволе.
БУКЕТЫ В НЕБЕ
Наше дело правое — мы победили.
Днем на улицу, пожалуйста. Но дома, будь добр, засветло. Стемнеет, и пойдут по дворам злые люди воровать детвору. Не отцовы ли это слова? Стращал нас кто?
И вдруг отец заявляет.
— Мать, собирай сыновей.
А солнышко садится.
Подозрительно все это. Отец является с работы средь бела дня. И что-то уж слишком многое нам позволяется.
Собрали нас во что без заплат. Праздник, что ли? И повели куда-то, на ночь глядя.
Идем, а народу-то, народу. Днем столько не увидишь. И не только тетеньки, как всегда. Дяденьки. И мальчишки-девчонки. Никого домой не загоняют.
Подходим к Ленинской. И тут ка-а-ак ахнет!
И в черном небе красный букет. А-ах! А-а-ах! Еще букет. Синий. Еще. Желтый, зеленый. Еще красный. Букет за букетом. Взлетит. И рассыпается на огненные цветы, а они на землю летят, за сквером. Мы туда. И увидели.
Букеты бросали в небо пушки на зеленых колесах. Бросали и прыгали. А возле зеленые солдаты прыгали, и все кричали: «Ура-а!»
До земли огненные цветы не долетали, гасли, а с неба что-то сыпалось. Семена огненных цветов, как из спелого мака.
Мы — собирать семена. Пожалуйста! Вот они под ногами. Сколько хочешь. Видно, как при солнце. Потому что ахает без передышки. Раз за разом. И небо горит.
Решили с братом, усадим семенами всю улицу.
Вот как расцветут огонь-цветы, будет всем радости. И взрослые добрыми станут. То-то они радовались букетам в небе. Пропадут злые люди. Играй на улице хоть до утра.
ГЕОРГИНЫ
Цветы появились на нашей улице после войны. До того каждый клочок земли вскапывали под картошку.
Июнем победного года, кислица уже перестаивала, вернулся дядя Коля, Женькин отец, единственный с нашей улицы.
Конечно же, мы, мальчишки, с рассвета засели караулить дядю Колю.
Солнце накалилось до ослепительности, сморило нас, недоспавших, как вышел он. Слева-то, слева на гимнастерке солнышками вспыхнули медали. Настоящий фронтовик-герой!
Только что это он без пилотки, без ремня. Женька столько хвастался. Мать ему все обещала: «Вот придет папка, он из тебя ремнем всю дурь вышибет». И погон не было. Только темные пятна на плечах.
В дверях дядя Коля потянулся. Поднял руки совсем не по-боевому.
Полагалось бы ему подсесть к нам и рассказать, как бил фашистов-гадов. Только он не подошел, а потянулся и опустился на приступок. Тогда у них сеней не было. Ни сеней, ни крылечка, так себе, приступочек.
Присел он. Нашарил в галифе портсигар. Конечно, трофейный. Говорят, навез добра, на всю жизнь хватит.
Размял папироску, понятно, трофейную. Наши папки садят самокрутки. Они трофеев не добыли, сталь варили по броне.
Смял гармошкой мундштук. Щелкнул блестящей зажигалкой. Тоже из Германии. И решили мы, дядя Коля задавака, в Женьку. Конечно, герой, а мы пацанва, но все же…
Накурился он. Такой «бычище» щелкнул в траву, нам всем дыбануть хватит. У наших папок такого не уследишь, махра дороже хлеба. Накурился дядя Коля, сказал что-то Женьке. Тот растерянно взглянул на нас и убежал в дом.
Наконец-то! Сейчас Женька вынесет трофейную диковину.
Он появился в дверях с лопатой. По слабосильности волок за собой, ухватив обеими руками. Обидно стало! Ждали-ждали. Мерзли-мерзли. Есть охота. А тут лопата. Причем тут лопата. Картошку-то давно посадили, цвет набирает, скоро окучивать.
Догадливый Артурка крутнул пальцем у головы. Мол, контужен. Известно, если контужен, делает, что не надо. Жалко стало Женьку. Столько ждал, а отец…
Дядя Коля вскопал лужайку под окнами. Так уж он старался, прошелся лопатой на два раза. Разбил до комочка. И посадил картошку. Видели мы, Женька притащил в свертке. Растянулся в исполнительной спешке, она и вылетела.
Закопали они картошку, полили. Дядя Коля ушел домой, а Женька — к нам.
— Крепко отца-то? — поинтересовались мы.
— Чего крепко?
— Чего, чего. Того. Контузило.
— С чего это вы взяли?
— А чего это вы картошку сажали среди лета?
— Картошку… Смотрите на этих чудиков, — расхохотался Женька, — это же георгины. Из Германии.
— Ну и как?
— Что как?
— Чо да чо. Зачокал. Вкусные?
— Ой, уморики, — закатился Женька. — Да это же цветы.
Вся улица караулила, когда зацветут трофейные цветы.
Георгины зацвели поздно, как убирать картошку. Робкий, пробился первый язычок пламени. И днями дружно охватило весь куст. Запылал жаркий кострище.
Недолго горел этот костер. Цветы срезали на крышку гроба. Дядя Коля умер. Осколок, гулявший по телу после ранения, кровь прибила к сердцу.
А георгины порасселились по соседям. Осень от осени все больше палисадников охватывал их памятный огонь. И георгины, что сегодня дарят моим землякам языки удивительного пламени, с того привезенного из Германии дяди-Колиного трофея.
ПО ЯГОДЫ
