аргумент для Бога. На английском также (и на многих иных языках) имеется слово Сатана, и от того данное слово святее не делается.
Молитвы, вообще говоря, возносятся к Господу в смирении и любви.
Причем христианская любовь такова, что исключает агрессию.
Все происходящее сегодня безмерно далеко от искусства и от веры, а профанирование молитвы — это очень дурно, по-моему.
Дурно это потому, что подлинная молитва нужна страждущим.
И затем и существует искусство, чтобы эту подлинную молитву произнести.
А вот когда вместо молитвы выходит такая вот чепуха — то настоящая делается глуше. Господь ее все равно услышит, но не услышит тот, нуждающийся в опоре и в братстве, для которого она говорится также.
Так неправильно, так не должно быть.
И, знаете, Путин тут совсем даже не при чем.
Дело не во власти и дело не в Православной Церкви.
Право, не Путин своей зловещей рукой вложил пылающие сердца и маленькие мозги в тела богоборцев.
Дело в неуемной гордыне и безмерной глупости.
Скромнее надо быть и вежливее.
Кузькина мать зовет (20.08.2012)
Среди мифов XX века особой любовью в околотворческой среде пользуется миф о косной власти и бунтарях-художниках. Власть не понимает авангард, чиновник глумится над новаторами и запрещает самовыражение.
Злобный недоучка Хрущев кричит на авангардистов в Манеже, называя новаторов — «пидорасами», в то время, как авангардисты — обходя запреты и барьеры, несут миру свободное слово.
На деле же, как и многие иные мифы, этот миф не соответствует действительности. Все обстоит прямо наоборот.
Авангардистом был сам Никита Хрущев — причем действовал в строгом соответствии с обязательными манерами авангардиста: хамил, нецензурно выражался, паясничал.
Когда в зале конференций ООН — Генеральный секретарь компартии СССР снял башмак и стал им стучать по столу, выкрикивая «Мы вам покажем кузькину мать!» — это был, безусловно жест авангардиста, сопоставимый с черной мессой в кафедральном Соборе и превосходящий по резонансу испражнения новатора в музее изящных искусств.
Любопытно, что матерщина Никиты Сергеевича была адресована не беспредметному творчеству (таковое на выставке представлено не было и создавалось в те темные времена не часто), но вещам совершенно классическим — образным скульптурам Эрнста Неизвестного, деревенской живописи Николая Андронова и «Обнаженной» Роберта Фалька, каковую генсек именовал «Обнаженной Валькой». Упомянутая Валька не понравилась генеральному серкетарю и он обрушился на художников с гневными матюками.
Равно было бы затруднительно отнести к сугудо авангардным произведениям злополучный роман Бориса Пастернака, каковой, как кажется, вовсе не содержит нецензурной лексики и удручающе мало туалетной эстетики.
Именно власть в России представляет тот малокультурный и прорывный авангард, рвущий с табуированием культурных ценностей, — а вовсе не интеллигенция.
Ни Мандельштам. ни Цветаева, ни Ахматова, ни Гумилев, ни Зощенко, ни Бабель, — да в общем-то и никто из пострадавших от авангардной власти — не замечены в дерзновенном нарушении культурных табу, все обстоит прямо наоборот. Мандельштам с Ахматовой культуру как раз и оберегали от хамов и вандализма, Цветаева морщилась от вульгарного слова и неточного жеста — а вот нарушавший культурные табу и рушивший культуру Казимир Малевич благополучно комиссарствовал и умер своей смертью, пережив все возможные чистки — и выжав культурнейшего Шагала из Витебской академии.
Авангардный интеллигент наших дней более всего напоминает Никиту Хрущева — сегодняшний горожанин с претензиями — плоть от плоти сановного Хряка; но проблема в том, что либеральному интеллигенту хочется быть похожим на Осипа Мандельштама.
И он стучит башмаком по столу, требует чтобы его признали правонаследником культуры.
Это несообразность поведения и претензий рождает страннейший перекос в мозгах и раскол в обществе.
Авангардист стучит башмаком по столу и вопиет «Пидорасы! Я вам покажу кузькину мать!» — однако вопль этот долженствует представлять культуру в столкновении с чиновным варварством и начальственным произволом.
Демократический интеллигент восклицает подобно Лазарю Кагановичу «Задерем подол матушке Руси» (по преданию сказано в момент взрыв Храма Христа Спасителя), и демократа не смущает, что он в точности воспроизводит и логику и лексику кровавых большевиков. Однако современная ненависть к Церкви Божьей и ненависть большевиков — абсолютно одной природы: это ненависть авангардистов к культуре.
В начале века именно большевики и были авангардом.
Затем авангард представлял Хрущев и коммунистическая партия.
А нынче авангардом являются демократическая либеральная публика.
И крайне ошибочно думать, что большевики, или Хрущевское политбюро, или сегодняшние демократы — говорят от имени культуры.
Отнюдь нет. Все авангардисты, во все времена, в любой культуре говорят только от имени власти — или той власти, которая уже воцарилась, или той власти, которая еще не пришла, но непременно придет. В этом и есть задача авангарда — преддставлять власть, ради этого стучат башмаком по столу и орут в Храмах.
Ради власти рисовал властный и тщеславный Малевич, ради торжества и власти стучал башмаком и бранился Хрущев — и разницы нет.
Роль культурного человека в России (это очень отчетливо понимали Цветаева с Пастернаком) состоит в ином. А именно в ограждении культуры от хамства власти, от хрущевского авангарда.
Проблема власти в России всегда одна и та же — власть авангардна, но вовсе не культурна; власть в России не тождественна культуре никак. Иные пытались власть воспитывать и просвещать, иные выбирали более легкий путь: стать еще большими хамами, нежели чиновный держиморда.
Это и происходит сегодня.
А иные просто уходили из того дома, где орут и матерятся — затыкали уши и закрывали за собой дверь.
Улыбка Джоконды (21.08.2012)
объясняется очень просто, никакой загадки в этой улыбке нет.
То есть, улыбка ее и впрямь загадочна — но вы эту улыбку видели не раз, просто отчета себе не даете.
Женщина, изображенная на картине Леонардо, — беременна. Женщина ждет ребенка, на ее устах — улыбка, характерная для женщины в интересном положении: так все беременные иногда улыбаются. Женщина знает и предчувствует то, что кроме нее никто и не может почувствовать.
В данном случае, она предчувствует, что ее сын спасет мир.
И она этому улыбается.
Согласитесь, тут есть чему улыбнуться.
