казахи, киргизы, узбеки?
— Тюрки!
— Ничего не понимаю!
— В Туркестане нет разных народов. Одни тюрки! Рыскулов и шумел из-за того, что у нас должно быть тюркское правительство и тюркская партия.
— Но кто же тогда я? — с негодованием спросил толстый и даже ударил себя кулаком в грудь.
— Тюрк!
— Попадись мне этот Рыскулов, двинул бы его в ухо и сказал: «Узбек я, узбек!»
— Пока что руки коротки, — заметил тощий и похлопал приятеля по плечу.
Толстый надолго задумался, потом спросил:
— Так кто же сбросил этого Рыскулова?
— Тюракулов, Кайгысыз и другие.
— Тюра-кул… Хорошее имя. Надо думать — казах. А кто такой Кайгысыз?
— Туркмен.
— Подходящее имя для туркмена. Но если он Кайгысыз, какое ему дело до всех этих неприятностей?
— Не глядя на свое имя, заботится и о тебе и обо мне.
— Молодец! Настоящий мужчина!
Атабаев посчитал, что ему не пристало слушать, как его хвалят, он спрыгнул с прилавка, но Мурад задержал его.
— Погоди! Дослушаем до конца.
Толстый, чувствовавший себя оскорбленным до глубины души, долго еще проклинал пантюркистов, а потом подозрительно спросил своего товарища:
— Откуда ты все это знаешь?
— Мой двоюродный брат знаком с коммунистами.
— Если все знаешь, скажи, почему они все съехались в Ташкент?
— Какое сегодня число?
— Двенадцатое. Месяц — реджеп.
— Нет, по-русски?
— По-русски? — тощий начал загибать пальцы. — Седьмое. Девятое… Одиннадцатое… Так двенадцатого числа русского месяца у них открывается съезд.
Атабаев пошел, увлекая за собой Мурада.
— Какой удивительно бестолковый, а в то же время мудрый разговор! — говорил он.
— Народ знает обо всем и, кажется, никогда не ошибается, — согласился с ним Агалиев.
Потом Мурад Агалиев не раз вспоминал случайно подслушанный разговор, — ведь он с зеркальной точностью повторился на заседаниях съезда.
Когда Тюракулов, основной докладчик, разоблачил враждебные взгляды пантюркистов, в зале поднялся шум. Многие даже вскочили с мест, слышались крики:
— Я — казах!
— Я — таджик!
— Я — туркмен!
С трудом удалось навести порядок, но шепот в рядах еще долго не утихал. Сидевший рядом с Агалиевым здоровенный парень в белой рубахе с открытой грудью и в пестром кушаке с пристрастием допрашивал сидящего впереди пожилого:
— Ты кто такой?
Тот с чувством ткнул себя пальцем в грудь.
— Я — киргиз! И мои деды и прадеды были киргизы. Киргизами будут и мои дети! А ты кто?
— А я узбек! На весь мир хочу сейчас крикнуть: «Смотрите на меня! Я — узбек!»
Доклад Тюракулова всколыхнул национальные чувства и в то же время объединил партийную аудиторию. На съезде обсуждалось множество вопросов. Говорили о создании бедняцких кооперативов, так называемых «союзов кошчи», о судебной реформе, о культурной революции, о справедливом перераспределении земель между пришлым населением — русскими кулаками и местным, коренным, обездоленным при царе… Но главным вопросом, к которому невольно возвращались, была борьба с пантюркизмом и панисламизмом, — этой ядовитой идеологией злейшей реакции.
Через неделю открылся девятый Съезд Советов Туркестана. Основным докладчиком был Кайгысыз Атабаев. Съезд внес изменения в конституцию Туркестанской АССР, предусматривалось национально- территориальное размежевание исторически населяющих ее народов — туркмен, узбеков, киргизов, казахов.
Председателем ТуркЦИКа был избран Тюракулов. Председателем Турксовнаркома — Атабаев.
Россия в декабре
В декабре Атабаева поднял с постели ночной звонок телефона.
— Костя, суши сухари!
Знакомый голос Николая Антоновича, только какой-то возбужденно-веселый. Паскуцкий говорил о валенках, о варежках, о шубе. Атабаев не сразу даже и понял, что речь идет о поездке в Москву.
— Едем на восьмой Всероссийский съезд Советов! Увидишь, брат, Рсссию-матушку, просторы наши в снегах, Волгу, Москву…
— Увижу Ленина! — только и сказал Атабаев.
Можно ли спать в ночь такого известия! Атабаев позвонил Тюракулову — тот тоже не спал.
— Коровий пастух вас беспокоит! — шутливо говорил Атабаев, пытаясь погасить охватившее его волнение. — Коровий пастух в Москву собрался…
И Тюракулов ответил ему его же словами:
— Владимира Ильича увидим. Эй, туркмен, выше голову!
Поезд шел много дней. Снега начались уже за Аральском. Иногда стояли в сугробах полдня, чтобы пропустить поезд с хлебом, продовольственный маршрут. Паровозы перекликались гудками — железнодорожный транспорт впервые за много лет исправно работал.
— Увидев чудо, правоверный падает ниц… — сказал Атабаев Тюракулову.
Они ехали в одном вагоне, в одном купе и еще больше подружились в долгом пути.
Однажды увидели несколько вагонов хлопка и очень обрадозались.
— Это мы… Это в Иваново! Это наши дехкане — русским рабочим!
Страна открывалась перед их глазами, — военный лагерь! На каждой станции шинели, солдатские котелки в очередях за кипяточком. Крестьянская нужда, голодовка— бабы с мешками на ступеньках вагонов, детишки с пухлыми животами. Заколоченные окна домов.
— Смотри, из труб ни дымка… Топить нечем… Неотопленные дома, — говорил Тюракулов, глядя в окно вагона на станции Ртищево.
— Целые города неотопленные, — заметил из-за его плеча Николай Антонович.
Атабаев завалил столик в купе бумагами, работал и ночью. А вдруг Ленин потребует отчета о делах Туркестана. Каждый работал по-своему. Тюракулов — у себя на верхней полке. Иногда глаза уставали, хотелось развлечься.
— Кайгысыз! — вдруг кричал Тюракулов, и сверху свешивалась его красивая крупная голова.
Атабаев, еще не отвлекшись от своих мыслей, переводил на него взгляд. В минуты задумчивости выражение его лица казалось угрожающим, даже свирепым. И так не вязалось это суровое выражение лица с сонной ночной полутьмой купе, что Тюракулов смеялся.
— Сидишь, зажмурился, я думал — заснул.
— Не имею права поспать?
— Упершись карандашом в подбородок?
