– Ты всегда был трусом. Трезвым ты и за руку меня никогда бы не взял.
– Просто так получалось, что каждый раз, когда я брал тебя за руку, я был не трезв.
– То есть ты всегда был не трезв, верно?
Рюмон снял пиджак.
– Верно. Гордиться мне нечем, я мужчина неотесанный и одинокий, и спиртное – мой единственный друг.
– Да, гордиться и впрямь нечем.
Еще немного, и Рюмон оторвал бы пуговицы с рубашки.
– Когда я трезвый, я всегда чувствую себя неуверенно, будто ступаю по щебенке босыми ногами.
– Хотя давно пора подошвам огрубеть.
Пряжка на поясе звякнула, он покраснел.
– Совсем бросить пить я, наверное, не смогу, но постараться пить меньше мне вполне по силам. Хоть и немного, но я все-таки повзрослел.
– Просто постарел, вот тебе и требуются меньшие дозы.
Рюмон чуть было Кб начал снимать носки прежде ботинок.
– А ты все говоришь без умолку, как всегда.
– Прости…
– Ничего. Когда человек не уверен в себе, он всегда говорит слишком много. А когда он уже не может выдержать напряжения – плачет.
– Вот еще. Будто ты что-то в этом понимаешь.
Рюмон подошел к постели и откинул простыню. Кожа Тикако была настолько белой, что контуры тела почти сливались с простыней. Лишь одно место выделялось на белом фоне, и Рюмон опустился перед ним на колени.
Тикако быстро схватила его за ухо и потянула, пока его голова не оказалось над ее лицом.
– Дурачок ты совсем, – прошептала она ему на ухо.
– Зато ты вовсе не дурочка – зацапала себе мужчину, который сходит от тебя с ума…
Тикако, не ответив, отпустила его и повернулась спиной.
И зарыдала так, будто в ней прорвалась какая-то запруда.
39
Из-за плохой погоды вылет задержали, так что Рюмон Дзиро и Кабуки Тикако прибыли в лондонский аэропорт Хитроу только к полудню.
В самолете Тикако сказала, что ей было бы интересно остановиться в отеле «Браунз», в Мэйфере. По ее словам, отель этот не отличался удобствами, как гостиницы американского типа, но зато от него веяло благородной стариной. Он пользовался большой популярностью, и так как комнат там было немного, то обычно желающим приходилось заказывать номер за полгода.
Не очень надеясь, Рюмон все же навел справки в бюро информации в аэропорту, и им повезло: в отеле как раз кто-то отказался от номера на двоих, и на сутки в нем можно было остановиться.
Они взяли такси и под моросящим дождем направились в центр города.
Отель «Браунз» находился перед Пикадилли Сёркус, на улице Альбермарль, шедшей параллельно кварталу Олд Бонд. Отель оказался скромным зданием, настолько неброским, что мимо него можно было пройти не заметив.
Внутри не было ни просторного вестибюля, ни длинной стойки администратора, зарегистрировались они в небольшой гостиной у массивного письменного стола.
Горничная в коричневой форме проводила их в номер.
Он был небольшим, но уютным и меблированным в классическом стиле.
Тикако пришла в полный восторг от номера и не выказала недовольства тем, что комната была на двоих. Казалось, все сомнения она оставила в постели гостиницы «Мемфис».
Рюмон же не выспался и чувствовал тяжесть во всем теле.
Вчера вечером, в постели, все между ними прошло не так чтобы гладко. Но иначе и быть не могло. Вечер выдался не из легких: Рюмон выдержал непростой телефонный разговор с Кайба Рэндзо, а потом услышал о тяжелом состоянии, в котором находилась Кайба Кивако. А он не был толстокожим.
Уже в самолете Рюмон пересказал Тикако содержание своего разговора с Кайба Рэндзо с начала и до конца.
Выяснилось, что девушка каждый вечер по телефону докладывала ему о ходе работы Рюмона. Но после того как в Пилетской пещере Тикако рассказала Рюмону всю правду о своих отношениях с Кайба, она полностью прервала с ним связь. Потому-то он вчера и позвонил ей сам в «Мемфис».
Пока Тикако принимала душ, Рюмон позвонил по междугородной в больницу Кэйдзюндо, находящуюся в Токио, в районе Синдзюку. Назвав свое имя подошедшей к телефону медсестре, он попросил позвать Хамано – заведующего иностранным отделом «Дзэндо».
Вскоре в трубке зазвучал мужской голос:
– Алло? Это ты, Дзиро?
Названный по имени, Рюмон на секунду онемел. Но сразу понял, что голос этот принадлежал его отцу.
– Папа? Я и не думал, что застану тебя здесь.
– Я от секретарши узнал. Ты где сейчас?
– В Лондоне. Скажи, в каком она состоянии?
– Ничего хорошего. Она ни разу не пришла в себя за эти восемнадцать часов после инфаркта. Врачи говорят, что надежды уже нет.
– Я звонил ей на прошлой неделе, и голос у нее был совсем как всегда.
– Инфаркт – штука непредсказуемая. Ладно, лучше скажи, каким ветром тебя в Лондон занесло? Ты же в Испанию ехал, разве нет?
Рюмон вкратце объяснил, как поиски Гильермо привели его в Англию.
– Слушай, в вещах матери, которые ты мне дал на сохранение перед моим отъездом, был один кулон, помнишь? Из трех соединенных треугольников?
На том конце провода воцарилось молчание: отец, видимо, вспоминал.
– А, ну да. Такой же, какой был у Гильермо, или что-то в этом роде, да?
– Да, да. Я думаю, мать получила его по наследству от деда и бабки. Деда ведь Нисимура Ёскэ звали, точно?
– Точно. Как бабушку звали, я что-то не вспомню.
– Я спросил у председателя Кайба, так она сказала – Сидзуко. Они помогли ей чем-то в Париже, когда она там в молодости училась. Она утверждает, что дед и бабка воевали во время испанской гражданской войны, представляешь?
– Родители Кадзуми? Да ты что? – спросил Сабуро удивленно.
– Председатель говорила, что их звали тогда Рикардо и Мария. Да только я вчера показывал фотографию, где они снялись всей семьей, одному старику, который знал их во время войны, так вот он утверждает, что на фотографии вовсе не Рикардо с Марией. Вот я и подумал, нужно показать эту фотографию председателю – она сразу скажет, те ли это Рикардо и Мария, с которыми она встречалась в Париже.
– Тогда возвращайся скорее, чего ты ждешь? – Ответ пришел, казалось, слишком быстро.
Рюмон помолчал немного.
– Не сегодня завтра мне, по-моему, удастся наконец выяснить судьбу Гильермо. Тогда, может быть, откроется и тайна кулона.
Сабуро некоторое время подумал, затем, запинаясь, проговорил:
– Знаешь, я бы на твоем месте не стал копаться в прошлом. Особенно в прошлом людей, которых давно уже нет в живых.
– Но ты пойми, отец, они ведь не чужие мне люди, все-таки родные дед и бабка.
– Это я понимаю, но все равно бросил бы это дело. Что-то мне кажется, что до добра оно не доведет.
– Что ты хочешь этим сказать?
