– Ну, сэнсэй, – поинтересовался Кадзама, – какие у вас теперь планы?
Риэ на секунду задумалась, затем медленно проговорила:
– Возвращаюсь в Японию.
Кадзама удивленно взглянул на нее:
– Неужели? По правде говоря, я спрашивал о ваших планах на сегодня.
– Ой, прости. Понимаешь, что-то меня вдруг домой потянуло.
– Маталона небось испугались? – шутливо спросил он.
– Вот еще. Нет, просто за этот месяц мне как-то стало легче – проблемы, от которых я уехала, можно даже сказать, сбежала в Испанию, наконец перестали меня тревожить. Я и сама не знаю почему, наверное, во многом благодаря тебе.
Кадзама почесал затылок:
– Но если вы, сэнсэй, уедете, кто же за меня будет в ресторанах платить? Я тогда тоже назад поеду.
– Я бы на твоем месте не стала возвращаться. Людям вроде тебя в Японии не место. Ты там задохнешься. Оставайся лучше здесь.
Кадзама глубоко вздохнул:
– Тоже верно… Тут, кстати, и Казанова наш меня к себе работать зазывает…
– Синтаку, что ли?
– Он самый. Господин Казанова, видите ли, изволил уйти с поста главы мадридского отделения «Дзэндо» и решил основать здесь свою собственную фирму. Я, правда, толком ничего не знаю: он мне только вчера об этом сказал.
Риэ изумленно посмотрела на него:
– Неужели? А ты уверен, что он тебя не разыгрывал?
– Как мне показалось, он был настроен очень даже серьезно. Может, приключилось что в главном отделении фирмы…
Интересно, что могло заставить такого человека, как Синтаку Харуки, решиться пуститься в свободное плаванье?
– И что же, Симпэй, ты думаешь пойти к нему?
– Даже не знаю. Если идти, то так только, карманные деньги подзаработать.
Они вышли к площади Алонсо Мартинеса.
Кадзама остановился.
– Мне нужно сегодня сходить в «Лос Гатос». Там будет поминальная хуэрга[111] в честь Хоакина. Веселье будет – не хуже панихиды по Пасионарии. Не хотите со мной?
Риэ покачала головой:
– Сейчас не смогу. Мне нужно некоторое время побыть одной, собраться с мыслями. Я и занятия в последнее время запустила, пора уже настраиваться на рабочий лад.
– Ясно, – кивнул Кадзама, затем обнял Риэ за шею и поцеловал прямо в губы.
Риэ поспешно оттолкнула его. Несколько подростков, проходивших мимо, звонко присвистнули, выражая свое полное одобрение происходящему.
– Что тебе вдруг в голову взбрело? Посреди улицы… – негодующе обратилась к Кадзама Риэ, но тот провел языком по губам и рассмеялся.
– Вы же говорите, что собрались обратно, в Японию. Вот и попрощались.
– Ну не сегодня же прямо я уеду. У меня еще в университете есть занятия, во всяком случае до конца года.
– Отлично. Значит, тогда снова смогу вас поцеловать.
Риэ, не выдержав, рассмеялась:
– Ну что с тобой делать. Но смотри: рискуешь лишиться серебряного зуба.
Кадзама, почесывая затылок, уходил все дальше, и Риэ вдруг почувствовала, что у нее слезятся глаза.
Как бы там ни было, скоро придется возвращаться в Японию.
46
Рюмон попробовал пошевельнуться.
Однако тело осталось совершенно неподвижным, словно его связали по рукам и ногам. Хотя он полностью пришел в себя, своего тела Рюмон совершенно не чувствовал: казалось, будто все, кроме головы, куда-то исчезло.
Скрипнув, открылась дверь.
В палату вошла Тикако в длинном больничном халате. Она подошла к нему осторожно, стараясь не разбудить.
Рюмон приподнял голову:
– Как ты себя чувствуешь? Рана уже заживает?
– Да. А ты как? Я думала, ты спишь.
– Все в порядке. Прости, что втянул тебя в это дело.
Тикако остановилась рядом с кроватью:
– Ничего. Мы оба остались живы – разве плохо?
– Неплохо. Но если ты меня поцелуешь – будет еще лучше.
– Глупенький ты мой.
Тикако нагнулась, ее губы потянулись к его губам. Но вдруг за спиной девушки мелькнул чей-то силуэт.
Лицо Маталона, нереальное, будто лицо призрака, вынырнуло из темноты. Занеся над головой сжимавшую нож руку, он опустил ее вниз, еще миг, и лезвие ножа вонзилось бы девушке в спину.
– Нет! – крикнул Рюмон и от звука собственного голоса проснулся.
Больничную палату освещало бессильное солнце ранней зимы. Его бросило в дрожь.
– Что с тобой? Дурной сон приснился? – раздался голос рядом с ним.
Рюмон повернулся и увидел отца. Сабуро, который сидел на стуле рядом, с беспокойством заглядывал ему в лицо.
Рюмон вытер рукавом пижамы выступивший на лбу пот.
– Ага. Каждый день один и тот же. Ты когда приехал?
– Минут пятнадцать назад. Ты так хорошо спал, я решил тебя не будить.
Рюмон сполз с кровати на пол и дошел до уборной. Некоторое время дрожь не отпускала его.
Справляя нужду, он приподнял край пижамы и посмотрел на живот. Швы уже сняли, и обе раны начали заживать, но смотрелся его живот ужасающе – прямо как у Франкенштейна.
Рюмон вернулся в палату, а Сабуро достал из сумки бумажный сверток, заклеенный лентой.
– Я вообще-то думал дождаться, пока тебя выпишут, но потом решил, что особенно тянуть тоже смысла нет. Вот и принес. – Он протянул сверток Рюмону.
На свертке изящным почерком были выведены иероглифы: «Господину Рюмону Дзиро, передать лично в руки».
– Это еще что такое?
– Тебе, на память от Кайба Кивако. Мне передал этот сверток семейный адвокат, которому вверены ключи от ее сейфа. Сказал – сыну отдайте.
Рюмон взглянул на сверток с интересом.
Кайба Кивако умерла, так и не придя в сознание после инфаркта. Она так и не дождалась, пока Рюмона, прооперировав, наконец отправят в Японию.
Он сорвал клейкую ленту и развернул сверток.
Внутри оказался блокнот в потертой кожаной обложке, пачка писем и запечатанный конверт.
Из записной книжки на постель выпал какой-то блестящий предмет. Рюмон взглянул на него. Предметом оказался кулон.
Рюмон взял его в руки.
Кулон этот, вне всяких сомнений, был совершенно такой же, как и те два, которые ему приходилось
