Итак, мой дядя погиб, Гильермо меня бросил, и я осталась в Париже одна. И поскольку я не сумела предотвратить побег Орлова, мне были отрезаны все пути, кроме одного – затаиться где-нибудь в таком месте, куда не дотянется длинная рука Сталина и партии.
Я постаралась затеряться в гуще парижской жизни и начала все заново.
Должна тебе сказать, что для одинокой женщины жизнь в чужой стране требует поистине нечеловеческих усилий. В конце концов, стараясь не привлекать к себе внимания, я попыталась установить контакт с парижским отделением Това Цусин – информационным агентством, которое возглавлял мой отец Сохэй.
Глава парижского отделения Игараси Кёскэ был человеком с размахом.
Я смогла снискать его расположение своими давно испытанными приемами, назвала свое настоящее имя и заручилась его покровительством. Как ты и сам знаешь, Игараси после возвращения в Японию женился на мне и принял фамилию Кайба.
Вскоре после нашего знакомства я переехала к нему жить и начала занятия живописью и дизайном. Одновременно начались и уроки другого рода – отвыкания от алкоголя…
Подчиняясь суровым наставлениям Игараси и под строгим его надзором я начала мучительную битву с алкоголизмом. Это испытание было одним из самых тяжких в моей жизни, но мне все же удалось до возвращения в Японию вырваться из пут, которыми связал меня алкоголь.
Я и сейчас благодарна Игараси за то, что он мне в этом помог».
Рюмон вздохнул. Бот, значит, что заставило ее побороть болезненное пристрастие к алкоголю…
Выходит, что познакомились они с Игараси еще в Париже.
«На прошлой неделе ты позвонил мне из Мадрида, чтобы спросить о супружеской паре по фамилии Нисимура.
Я тогда ответила тебе, что они числились в Интернациональной бригаде под именами Рикардо и Мария и что после роспуска бригады бежали в Париж, где я с ними и встретилась. Разумеется, все это ложь.
Помнишь, я сказала тебе, что они несколько раз помогли нам с Игараси спастись от фашистской организации «Круа де Фё»?[120] Но, подумай, ведь организацию «Круа де Фё» распустили еще тогда, когда был сформирован первый Народный фронт Леона Блюма…[121]
Поскольку произошло это в июне одиннадцатого года эры Сёва,[122] то есть незадолго до начала гражданской войны в Испании, получается, что к моменту, когда я перебралась из Испании во Францию, эта организация уже не существовала. Если бы ты разбирался в новейшей истории Франции, ты бы сразу сообразил, что я тогда просто сказала первое, что взбрело мне в голову».
Рюмон помрачнел.
И правда, он знал французскую историю намного хуже, чем испанскую. Если бы он разбирался в ней лучше, он бы сразу усомнился в рассказе Кивако и гораздо раньше смог бы докопаться до истины.
«Как раз в это время всю Европу охватил пожар войны.
В марте четырнадцатого года эры Сёва[123] – через несколько месяцев после начала моей новой жизни – армия Франко свергла правительство Республики, и испанская гражданская война закончилась. Спустя еще полгода нацистская Германия оккупировала Польшу и началась Вторая мировая война.
Осенью того же года произошло еще одно событие, ставшее поворотным пунктом в моей жизни.
По работе в Париж приехал Домото Кэндзиро – крупная фигура в японских финансовых кругах того времени, и в разговоре с ним Игараси услышал чрезвычайно важную новость.
Домото был с давних пор близким другом моего отца и рассказал Игараси следующее. Мой сводный брат Кайба Мицуру – единственный наследник рода – примерно год назад умер и теперь, таким образом, некому передать родовое имя. Поэтому отец наводил справки в Мексике и в Испании, делая все возможное, чтобы отыскать меня.
По-видимому, отец убедил свою жену Сино в необходимости внести меня в семейный список, чтобы не дать угаснуть роду Кайба. Я слышала, что, поскольку Кайба Сюнсай к тому времени уже умер, Сино не решилась очень уж противиться решению мужа.
Для меня этот факт стал бесценной возможностью окончательно порвать с моей былой жизнью. Одновременно, став наследницей рода Кайба, я принесла бы облегчение душе моей покойной матери Таки.
Через Игараси я дала знать Домото, что я и была той самой Кивако, дочерью Кайба Сохэй, которую он разыскивал. Я слышала, что, когда Домото передал эту новость отцу, тот на радостях устроил в саду салют из шампанского, после чего газон представлял собой весьма жалкое зрелище.
Я точно не знаю, как отец подготовил почву к моему приезду. Но, так или иначе, в январе следующего, пятнадцатого, года эпохи Сёва[124] я приехала в Японию как дочь Кайба Сохэй, причем считалось, что я возвратилась после долгой учебы в Париже. Я ступила на родную землю впервые после моего отъезда в Мексику – впервые за десять лет.
В следующем году закончилась Тихоокеанская война, и Игараси вернулся из Европы в Японию.
Зная, сколь многим я была ему обязана, отец решил женить его на мне и сделать наследником родового имени. В то время Игараси было сорок два, но женат он еще не был.
Поскольку Хосоя Кацудзи уже давно не подавал о себе вестей, сердце мое было свободно, и, не переча воле отца, я вышла замуж за Игараси. Было мне тогда двадцать восемь лет.
Когда я узнала о твоем плане отправиться в Испанию на поиски Гильермо, новость эта, не скрою, взволновала меня до глубины души. С одной стороны, я понимала, что, скорее всего, Кацудзи давно уже погиб, с другой – желала, чтобы он все-таки был еще в живых. Я хотела узнать о том, как он прожил свой век, но боялась, что, если он уцелел, мое прошлое может выйти наружу.
Хотя я и распорядилась, чтобы Синтаку Харуки изо всех сил мешал тебе в поисках, какой-то частью сознания я всегда верила, что такой журналист, как ты, преодолеет все препятствия и доберется до правды; эти два противоречивых чувства боролись в моем сердце. Иногда мне казалось, будто я наблюдаю за игрой, от исхода которой зависит моя судьба.
Столько же беспокойства доставляла мне на протяжении долгих лет несчастная судьба Кадзуми.
Вернувшись в Японию, я послала письмо супругам Нисимура, чтобы удостовериться, все ли с ней в порядке. Сидзуко ответила мне пространным и прочувствованным письмом, в котором писала, что Кадзуми жива и здорова, что она растет, считая себя их дочерью, и что она, Сидзуко, не хотела бы, чтобы я объявляла себя настоящей матерью девочки и тем самым разрушала их домашний очаг.
В ответ я описала ей свое новое положение и предложила свою помощь, если в ней будет нужда.
Сидзуко и потом время от времени писала мне, рассказывая о том, как растет Кадзуми. Все письма, которые я получила от нее, ты найдешь вместе с этим моим письмом. Я думаю, прочитав их, ты сможешь хорошо представить себе, какой была твоя мать в детстве.
В новогодние праздники двадцать девятого года эры Сёва[125] супруги Нисимура погибли в автокатастрофе.
Новость о том, что Кадзуми, у которой не осталось родных, после их смерти решила приехать в Японию, взволновала меня до глубины души. Она мне потом рассказала, что родители беспрестанно внушали ей, что, если с ними что-нибудь случится, она должна обратиться ко мне.
К тому времени отец мой, Сохэй, уже умер, но мачеха, Сино, и мой ныне покойный муж, Кёскэ, были живы. Моей дочери от Кёскэ, Мисаки, тогда было пять лет. Я никак не могла принять Кадзуми в мою семью. Поэтому я представила ее как дочь моих благодетелей и устроила все так, чтобы я смогла поддерживать ее, не включая при этом в семейный круг.
Меня очень огорчило, когда Кадзуми объявила, что хочет открыть бар, и я старалась, как могла, отговорить ее.
Ведь в каком-то смысле именно алкоголь и искалечил мне жизнь. Как же я могла на это согласиться?
Но в конце концов я сдалась на уговоры Кадзуми, для которой открытие бара было первым шагом к финансовой независимости. Взяв с нее слово не прикасаться к спиртному во время работы в баре, я скрепя сердце снабдила ее необходимым капиталом.
