раскрытую капсулу Туинала внутрь. Он съедал ту часть, где было больше порошка, и давал мне меньшую порцию. После этого мы были готовы идти и тусоваться.
Нам начинали оказывать королевский приём, как только мы походили к двери Радуги. Тони, администратор клуба, приветствовал моего папу так, как будто он был самым ценным клиентом на бульваре Стрип. Конечно, стодолларовая купюра, которую мой папа давал ему на входе, отнюдь не вредила Тони. Он вёл нас к столу моего папы. Это был центральный стол прямо перед огромным камином. С этой удачной точки можно было видеть всех, кто входил в клуб или выходил из клуба. За радугой, который находился внутри самой Радуги. Мой папа невероятно трепетно относился к своей территории. Если человек, которого он не знал, садился за наш стол, Паук не позволял ему этого: “Что это ты тут делаешь?”
- А, я просто тусуюсь и присел сюда, - отвечал парень.
- Очень жаль, приятель. Вон отсюда. Тебе придётся свалить.
Но если приходил кто-то интересный моему отцу, он прибегал и рассаживал всех на места. Мне было некомфортно оттого, как он охранял свой стол. Я, конечно, не хотел, чтобы нарушители нашего пространства садились за наш стол, но я думал, что мой папа мог бы быть добрее и мягче. Особенно, когда алкоголь и наркотики шли вместе, он мог настоящим засранцем. Но он был отличным катализатором, который собирал вместе интересных людей. Если Кейт Мун (Keith Moon), парни из Led Zeppelin или Эллис Купер (Alice Cooper) были в городе, то они сидели рядом с Пауком, потому что он был самым крутым парнем в округе.
Мы были в Радуге большую часть ночи. Он не проводил всё время за столом, он был там достаточное время для того, чтобы прийти и удержать стол за собой. А затем они все по очереди кружили по ресторану, бару и вторым этажом. Мне всегда нравился клуб на втором этаже. Каждый раз, когда девушка моего папы хотела танцевать, она просила меня пойти с ней, потому что Паук не был танцором.
Ночь была неполной без кокаина, и то, насколько незаметно ты сможешь принять его, стало настоящим спортивным соревнованием. Опытных любителей кокаина было легко обнаружить, потому что у них у всех был удлинённый кокаиновый ноготь на правом мизинце. Они растили его, по крайней мере, на полные полдюйма от пальца и придавали ему идеальную форму, этот ноготь всё время служил основной ложечкой для кокаина. Мой папа очень гордился своим тщательно наманикюренным кокаиновым ногтем. Но я также заметил, что один из его ногтей был определённо короче других.
- Что у тебя с этим ногтем? - спросил я.
- Это для того, чтобы не делать больно девушкам между ног, когда я использую свой палец, - ответил он.
О, да, это надолго застряло у меня в голове. Его палец действительно очень нравился девушкам.
Я был единственным ребёнком, присутствовавшим при всём этом безумии. По большей части, взрослые, которые меня не знали, игнорировали меня. Но Кейт Мун, легендарный барабанщик The Who, всегда пытался дать мне почувствовать себя непринуждённо. Среди всей этой хаотической, буйной атмосферы вечеринок, где все орали, кричали, нюхали, вдыхали, пили и танцевали, Мун находил время успокоиться, обнять меня и спросить: “Как дела, парень? Хорошо проводишь время? Тебе разве не нужно быть в школе и всё такое? Ну, я, в любом случае, рад, что ты здесь”. Я навсегда запомнил эти моменты.
Мы обычно оставались до закрытия, которое было в два часа ночи. Затем наступало время собираться на парковке, заполненной девушками и парнями в диковинной глэм-рок одежде. На парковке все брали друг у друга номера телефонов, флиртовали и искали место для продолжения вечеринки. Но иногда случались разные препирательства, и часто в них участвовал мой папа. Он нападал на целые банды байкеров прямо передо мной, я был маленьким мальчиком, который прыгал в середину всего этого месива и кричал: “Это мой папа. Он действительно никакой сейчас. Что бы ни сказал, просто успокойтесь и простите его. Он не хотел этого говорить. И, пожалуйста, не бейте его по лицу, потому что такому парню как я действительно больно смотреть, как его папу бьют по лицу”.
У меня на самом деле было ужасное чувство, что мой папа причинит себе ужасный вред в драке или автокатастрофе. В тот момент ночью он был под таким сильным кайфом, что пройти по комнате было действительно опасно для спотыкающегося, падающего парня, каким-то образом пытающегося устоять на ногах. Он натыкался на мебель, держался за всё, что было устойчивым, нечленораздельно говорил, но всё ещё пытался сесть в машину и поехать на вечеринку. Я думал: “Вот дерьмо, мой папа не может говорить. Это нехорошо”. Когда он перебирал, я был ответственным за его безопасность, что было очень трудно для меня.
Всё это эмоционально выматывало меня так, что я даже не мог членораздельно говорить. Даже притом, что у меня были друзья в школе Эмерсон, а по выходным я в качестве друга ходил с папой в Радугу, я был довольно одиноким и создал свой собственный мир. Каждое утро я вставал, шёл в школу и был парнем, который находился в своём отдельном мыльном пузыре. Я нормально к этому относился, потому что у меня это пространство, где я мог претворяться, творить, думать и наблюдать. Однажды в том году, у одной из кошек нашей соседей появились котята, и я обычно брал одного пушистого белого котёнка на крышу гаража за домом и играл с ним. Он был моим маленьким другом, но время от времени я ругал его без особой причины, просто чтобы проявить свою власть над ним. В один из таких моментов я тыкал пальцами в мордочку котёнку, чтобы напугать его. Это было не смертельно, но это было актом агрессии, что было странно, потому что я всегда очень любил животных.
Один раз я ткнул котёнка слишком сильно, его маленький зуб проткнул его маленькую губу, и пролилась капля крови. Я до смерти перепугался. Я начал чувствовать сильную ненависть к самому себе за то, что причинил вред этому крошечному животному, который даже после такого инцидента остался нежным по отношению ко мне. Я был напуган тем, что моя неспособность останавливаться и предотвращать такие поступки была знаком начинающегося психоза.
Но в целом, я бы ни на что не променял бы свой образ жизни, особенно на некоторые бытовые реалии моих друзей из школы Эмерсон. Я приходил к ним домой и видел, как их папы приходили домой из офисов, и у них не оставалось времени, энергии и нежности для их детей. Они просто сидели, пили виски, курили сигару, читали газету, а затем шли спать. Это не казалось лучшим вариантом.
Пытаясь немного поспать, я отдыхал перед следующим школьным днем, в то время как люди занимались сексом на кровати, употребляли кокаин, и то, что они громко включали стерео, определённо не было мирным существованием. Но это было моё. Во время учёбы я по ночам оставался дома, а Паук был за своим главным столом в Радуге. И в середине ночи вечеринка продолжалась у нас дома. Я спал дома, и внезапно я слышал, как открывалась дверь, и поток маньяков наводнял дом. Потом включали музыку, звучал хохот, сыпались дорожки кокаина, и за всем этим следовал общий погром. Я пытался уснуть в своей задней комнате, которая была связана с одной единственной в доме ванной, люди входили, выходили, писали, орали и принимали наркотики.
Слава Богу, у меня было радио с будильником из семидесятых. Каждое утро в шесть сорок пять, оно будило меня популярной музыкой того дня. Обычно я очень сложно просыпался, но копался в своём шкафу, надевал футболку, шёл в ванную и готовился пойти в школу. Потом я проходил по дому и рассматривал погром. Он всегда выглядел как поле битвы. Иногда там были люди, которые отключились на кровати или на лестнице. Двери в комнату моего папы были всегда закрыты. Обычно он спал с какой-нибудь девушкой, но иногда он всё ещё не спал, закрытый в своей части дома.
Одной из причин того, что я так лелеял тот будильник, было то, что я действительно беспокоился о том, чтобы каждый день ходить в школу. Мне нравились практически все мои занятия. При всём сумасшествии, кайфе и ночных вечеринках, мой папа на сто процентов поддерживал меня во всех моих занятиях. Он сам получил высшее образование, и я думаю, он осознавал важность учёбы, образования и раскрытия себя новым идеям, а особенно в предложенных творческих направлениях. Каждый день он использовал в разговоре какое-нибудь безумное тайное слово, чтобы помочь мне увеличить мой словарный запас. Он также расширял мои вкусы в литературе, от Парней Харди (Hardy Boys) до Эрнеста Хемингуэя (Ernest Hemingway) и других великих писателей. В школе я всегда больше всего ждал своих занятий английским. Моим учителем была Джил Вернон (Jill Vernon), и она была самым глубоко вдохновенным преподавателем, какого я встречал. Она была миниатюрной дамой около пятидесяти лет с короткими чёрными волосами. Она действительно знала, как общаться с детьми, и превращала всё, о чём она говорила, орфографию, чтение, что угодно, во что-то интересное, захватывающее и весёлое.
