мне. Но когда грянул мятеж, вынимать их из Ловисты и Днесвы оказалось трудно. Требовалось время. Да, мятежники воспользовались самым что ни на есть удобным моментом. Однако посмотри на результат — его величество жив, здоров и имеет армию. Которая постепенно увеличивается.
— М-да… Верю. Но почему он не подчинил тебе те войска? Не доверяет?
Женщина ответила мне долгим взглядом.
— Если бы он отдал мне всё сразу, его власть над Империей зависела бы уже не от его воли, а от моей. Разве это правильно? Я, разумеется, не предам. Но если бы вдруг предала?
Эти рассуждения показались мне вполне резонными. Как-то так в идеале и должно быть: император распределяет самое для себя ценное по разным корзинам и всегда имеет в запасе хоть что-нибудь, даже если кто-то захочет устроить ему импичмент. И глава Генштаба смотрит на эту ситуацию совершенно спокойно. Как на единственно возможное положение дел.
Наверное, пока Аштия и Раджеф не сочетались браком, гвардия тоже представляла собой автономную единицу, подчинённую только его величеству и свободную от влияния кого бы то ни было ещё. Формально она и теперь остаётся таковой. А вот свободны ли гвардейские отряды от влияния или нет, теперь зависит от того, договорятся ли двое супругов, и до чего именно договорятся. Но и она, и он доказали императору свою преданность. Словом, всё неплохо.
— Я хочу познакомить тебя с твоими новыми бойцами, — опустив бокал, сообщила мне госпожа Солор. — Разумеется, под твоим началом останутся прежние две тысячи (я прикажу пополнить этот отряд), но также ты получишь особенную группу лучшего пополнения. Это бывшие императорские гладиаторы. Кое-кого из них ты знаешь. Мне нужно, чтоб ты сумел превратить бойцов-одиночек в слаженное крепкое подразделение. Научить их действовать в команде.
— И сколько у меня на это времени?
— Времени особого нет. Придётся по ходу дела.
— По ходу дела это можно сорганизовать только одним способом — распределив новичков по уже сложившимся группам, и там их быстро всему научат. Позднее выживших, уже накопивших опыт, можно свести в отдельное подразделение.
Аштия улыбнулась.
— Ты командир. Тебе решать. Но познакомиться с ними советую лично.
— Уж как водится… Это было твоё решение — использовать гладиаторов как солдат? Или его величество распорядился?
— Решение было принято совместно. Ситуация с войсками далеко не безнадёжная, и, надеюсь, будет только улучшаться. Но на войне слишком много войск бывает только в одном случае — если их невозможно снабжать. А теперь, получив надёжный тыл, государь сможет снабжать всем необходимым очень большую армию.
— Такой ли он надёжный, этот тыл? Сдаётся мне, на местных лордов можно будет положиться лишь с очень большими оговорками.
— Если обстоятельства заставят их воевать под знамёнами императора, разве важно, по какой именно причине? Важен результат, а не настрой. Если его величеству удастся сделать так, чтоб мятеж стал невозможен, ему не придётся опасаться последствий нелояльности.
— Разве можно добиться того, чтоб мятеж стал невозможен?
— Невозможен, маловероятен, почти неосуществим. Сильный государь может этого добиться.
— Если бы мог, не случилось бы того, что случилось.
— Всякие бывают ситуации. Но тот, кто по-настоящему мудр и силён, не повторяет своих ошибок.
— Думаешь, его величество это сможет? — ляпнул я, на время позабыв, что разговариваю с уроженкой Империи, причём на темы, которые не подразумевают безнаказанной возможности шутить.
Однако, похоже, Аштия уже привыкла реагировать на мои ляпы спокойно. Она лишь приподняла бровь, но так изящно, что тут скорее стоило любоваться, нежели беспокоиться.
— Разумеется. Иначе я бы не предпочла его сторону.
— Мне казалось, главная причина, побуждающая тебя служить императору несмотря ни на что — это присяга.
— Очень сложный вопрос, Серт. Для простого смертного, не облечённого огромной властью, всё так и есть. Присяга должна быть столпом преданности гражданина закону и олицетворяющему закон правителю. Но с высшими вельможами всё намного сложнее. Вельможа, который держит в своих руках значительную часть военной, гражданской или церковной власти в государстве, пусть и служа правителю, также отчасти несёт ответственность за судьбы мира. И он уже не имеет права снять с себя хоть часть этой ответственности, утверждая, что была присяга, и теперь он ничего не решает. Если инициатива императора губительна для страны, высшие вельможи Империи обязаны вмешаться.
Я говорю тебе об этом потому, что ты сейчас находишься на пути к вершинам, и — кто знает! — может быть, когда-нибудь примешь в руки часть той власти, о которой я говорю. Она потребует от тебя всего твоего мужества и мудрости в следовании интересам государства. Император, которому я служу, — хороший правитель, вот что ясно. Он объединил страну, дал ей мир и обеспечивает её защиту от нападений извне, при этом соблюдая необходимый баланс. Потому вельможи, поднявшие против него мятеж, не спасают страну, а ведут её к гибели. Потому они — преступники. Если бы они восстали против дурного правителя, их поступок имел бы иное значение. По-иному мог быть истолкован.
— Обыватели… Да и ты сама перед солдатами произносишь совсем другие речи!
— Я надеялась, ты поймёшь причину, — с божественным хладнокровием ответила её светлость. — Вопрос решения судеб страны слишком сложен. Точно так же, как и чёткое определение того, является ли правитель дурным или добрым. В смысле — достойным. Способным править. Настолько сложный вопрос, что невозможно подобрать критерии, которые определяли бы это качество правителя с однозначной достоверностью. При этом почти каждый худо-бедно мыслящий человек способен понять, в целом хорош ли государь, или же дурён. Потому-то просто говорится, что восставать против его величества недопустимо никогда и ни при каких обстоятельствах. По-настоящему слабого правителя это не спасёт. А давать черни беспрепятственное право рассуждать, судить и рядить высшую власть недопустимо — это наверняка ввергнет страну в бездну восстаний и мятежей. Дело-то не в высшей власти как таковой, а в том, что редко какой человек способен видеть в своей жизни хорошее и мириться с плохим. Обычно очень хорошо видят плохое, не замечают хорошего и всегда свято уверены, что если всё резко и революционно изменить, то жизнь сразу станет лучше.
— Согласен.
— …А ты ведь знаешь — лучше не будет. В безвластии, во время войны и после неё при дележе богатств и влияния будет только хуже.
— Представляю себе. Правда, без шуток, отлично представляю, Аше.
— Поэтому тебе следует вести себя так, как поступают все обычные имперцы. Власть императора — священна, и поднявший против неё голос проклят богами во веки веков. И это просто долг каждого гражданина — с презрением и отвращением раздавить мерзкую мятежную гадину. И мерзкой мятежной гадине ещё повезёт, если она погибнет в бою — это честная и лёгкая смерть. А всё остальное, имеющее отношение к мятежам, но выглядящее иначе, мы оставим в глубине души и памяти. Сейчас оно ни к чему.
Я отвернулся, усмехаясь. Империя казалась мне всё более и более родной. Я её понимал всё лучше…
Представленных мне новых бойцов, а в действительности — бывших императорских гладиаторов — оказалось намного больше, чем я предполагал. Ребятам предоставили для временного отдыха два больших казарменных помещения в среднем замке, но когда я появился в дверях и все они поднялись со своих мест, показалось, будто их тут ну просто битком набито, развернуться негде.
— Сколько же тут гладиаторов? — сквозь зубы вопросил я сопровождающего меня офицера.
— Девятьсот сорок мужчин и сто семь женщин. Каждому в будущем обещана карьера младшего офицера и право на фамилию.
— Это означает право принадлежать к сословию воинов?
На меня кинули ироничный, но мимолётный взгляд. Всё в рамках вежливости.
