навалившуюся тяжесть, и вышел из кабинета.
Пройдя несколько метров по коридору и спустившись на две ступеньки вниз, Ветров открыл незаметную, но, как оказалось, очень массивную и плотно прилегающую к проёму дверь. Он оказался в мрачной, полутёмной кладовой. Грубо оштукатуренные стены были покрыты бурыми пятнами и глубокими щербинами. Бетонный пол застелен грязной, рваной во многих местах полиэтиленовой плёнкой. Её куски кое-где свисали и со стен, оголяя эти зловещие бурые пятна. Не останавливаясь, Ветров подошёл к ещё одной толстой металлической двери в другом конце кладовой и, немного повозившись с замком, очутился в неожиданно благоустроенном современном гараже, где стояла запылённая серая «Волга».
Вскоре эта серая «Волга» уже неслась по городу в сторону Приморского шоссе. Бак был полон горючего, двигатель работал прекрасно, и Ветрова беспокоила только сильная вибрация руля. Видимо, долгий простой не пошёл на пользу и без того старым покрышкам.
И ещё этот туман. При совершенно чистом небе и ярком солнце. Туман, правда, не был столь густым и тяжёлым, как пять лет назад, но видимость всё-таки ухудшал заметно.
«Должен доехать, не так уж и далеко, — успокаивал себя Ветров, постепенно ощущая уверенность, — как никак, а больше пяти лет не сидел за рулём, срок всё же немалый».
Ветров посмотрел на часы: похоже, из графика он не выбивался. Чуть позже, буквально пролетев по незнакомому, новому для него Ушаковскому виадуку, он понял, что сэкономил ещё, как минимум, минут тридцать — сорок. Раньше-то здесь были сплошные пробки… Ветров немного сбавил скорость: тоненькая красная полоска стрелки спидометра колебалась где-то на отметке семьдесят, а встреча с автоинспекцией никак в его планы не входила.
Справа, почти у самого выезда из города, появилось современное здание супермаркета. Рядом с ним — великое множество маленьких магазинчиков и торговых палаток. Несколько секунд колебаний, и машина остановилась на площади перед входом в магазин спорттоваров. Тут же на тротуаре стояли ряды велосипедов всевозможных размеров и цветов. После недолгих раздумий Ветров выбрал красный детский велосипед с большой серебристой фарой и двумя дополнительными маленькими колёсиками по бокам. Имеющейся в карманах наличности как раз хватило на покупку. Разместив велосипед на заднем сиденье, Ветров вновь сел за руль.
Осталась позади белая табличка с перечёркнутой надписью «Санкт-Петербург». Вырвавшись на трассу, машина ускорила ход. За окном замелькали стройные карельские сосны. Старенькие покосившиеся дачные домики чередовались с роскошными каменными особняками. Многочисленные, появляющиеся то справа, то слева рекламные щиты либо продолжали оповещать об уже закончившемся трёхсотлетии Петербурга, либо зазывали проезжающих в различные придорожные кафе и ресторанчики.
И, конечно, набегали и оставались позади сотни осветительных столбов. Казалось, своими уродливыми бетонными телами они вылезали на самую проезжую часть. Многие из них были украшены венками. Как старыми, с давно увядшими цветами, так и совсем свежими. Со временем стараниями дождей да ветров с Финского залива венки пропадали, но на смену им чьи-то скорбящие руки неизменно вывешивали новые. Наверное, каждый из этих столбов-убийц когда-либо уже был отмечен таким броским и печальным украшением. Другие же, ожидая своей очереди, с завистью посматривали на соседа. И непременно их очередь вскоре наступала.
Впереди опять появилась незнакомая Ветрову современная дорожная развязка. Указатель сообщал, что через сто метров — пересечение с кольцевой дорогой.
— Да, пять лет назад и разговоров о ней не было, — подумал он и неожиданно, прямо у развязки, резко затормозил.
Припарковав «Волгу» к обочине, Ветров вышел из машины. Было жарко и душно. Немного спасал лишь слабый ветерок с залива. Закрыв дверцу, Ветров, достал из кармана потёртую записную книжку. Вероятно, ему удалось найти нужную запись и, перейдя железнодорожные рельсы, он оказался перед воротами небольшого поселкового кладбища.
Некоторое время он растерянно плутал между могилами, внимательно всматриваясь в даты захоронений, но вскоре довольно уверенно двинулся вперёд и, не дойдя нескольких метров до дальней ограды кладбища, остановился перед низким зелёным заборчиком, огораживающим две расположенные рядом могилы.
Они были совершенно одинаковыми. На обеих лежали небольшие плиты из красного гранита с золотистыми крестиками в верхнем углу и выцветшими фарфоровыми фотографиями. Две одинаковые маленькие скамеечки по краям.
Отличались могилы только надписями. На одной из них было выбито: «Соколов Вадим». Чуть пониже и менее крупными буквами: «любимый мой сынок, мы скоро будем вместе». А на другой: «Профессор Соколов Л. М. Трагически погиб». Даты на плитах беспристрастно сообщали, что отец совсем ненамного пережил сына.
Профессор-микробиолог свято выполнил своё обещание.
Ветров подошёл ближе к его плите и внимательно всмотрелся в потускневшую от солнца и дождя фотографию. Никогда раньше он не видел Соколова-старшего, но, пожалуй, именно таким его всегда и представлял. Типично профессорская бородка клинышком, круглые с большими диоптриями очки, узкий узелок галстука. И тонкие безвольные губы.
— …Если я не умру, Ветров, то буду жить лишь одной лютой ненавистью к тебе. Будь ты проклят, Ветров! Будь проклят! Будь проклят!
Как трудно было этим губам такое произнести.
Фотография Вадика Соколова сохранилась намного лучше. Симпатичное мальчишеское, такое же тонкое, как у отца, лицо. Нежный пушок над верхней губой. Широко распахнутые, чуть застенчивые и очень знакомые глаза смотрели прямо на Ветрова. Смотрели, как показалось ему, с благодарностью.
Низко склонив голову, Ветров постоял у могил несколько минут.
— Простите меня, Соколовы, — прошептал он. И, встав на колени, легонько прикоснулся губами к нагретым августовским солнцем могильным плитам. Сначала — к плите Вадима Соколова, потом — профессора-микробиолога, его отца.
Возвращаясь назад и уже перейдя железнодорожные пути, Ветров увидел прогуливающегося около «Волги» щеголеватого капитана ГАИ. Он явно поджидал Ветрова.
Чуть позади мигал синим маячком бело-голубой гаишный «форд», увешанный дополнительными фарами, радаром и прочей милицейской атрибутикой.
«Да, а стоянки-то здесь наверняка и нет. Как это я на знаки не посмотрел», — сокрушённо подумал Ветров, приближаясь к машине.
— Вот, загораю тут на солнышке да вас поджидаю, — обратился к нему гаишник. Он внимательно посмотрел в лицо Ветрова, с минуту помолчал, как бы пытаясь что-то вспомнить, но, видимо, так и не вспомнив, представился.
— Капитан Кузьмикин, — теперь его тон был уже строго официален. — Ваши документы, пожалуйста.
— Виноват, товарищ капитан. Нарушил. Признаю. Сам не могу понять, как это я знак не заметил. Клянусь: больше такого не повторится! — С этими словами Ветров сел за руль, достал из бардачка права с техпаспортом и вручил их гаишнику.
— Не п-ооо-нял, — гаишник долго и с удовольствием тянул это «о». — Так! И когда же вы, господин Ветров, последний раз техосмотр проходили? В прошлом веке, что ли? Вас, я полагаю, можно в книгу рекордов Гиннесса заносить. Надеюсь, вы и сами понимаете, что наказание должно быть очень и очень серьёзным? — Лицо гаишника выражало искреннее сочувствие. — Если действовать строго официально, то я должен составить протокол, вызвать эвакуатор и отправить вашу «Волгу» на спецстояночку. Вот такие дела, Ветров, получаются, сами понимаете. Ветров… Ветров… — что-то очень знакомая фамилия, — и гаишник снова пристально посмотрел на него.
— Тысячи хватит? — довольно грубо остановил размышления капитана Ветров.
— Две, я думаю, будет в самый раз, — нисколько не обидевшись, всё с той же сочувствующей интонацией в голосе вынес окончательный приговор капитан.
— Да, цены у вас, Кузьмикин, прямо-таки рыночные. Впрочем, деваться действительно некуда, сам виноват. Одна загвоздка только — вот сыну велосипед ко дню рождения купил и в кармане одна мелочь
