поврежденную артерию, зашить раны на мышце. На словах всё просто. Но! Операция на открытом сердце. Израненном и надорванном. Уже надежно сросшемся с обломком ребра. Не остановится ли? Как поведет себя после удаления осколков? Насколько сильно повреждена артерия? А главное, выдержит ли ослабленный организм саму операцию. Сумеет ли справиться с послеоперационным шоком. Сможет ли восстановиться в дальнейшем. И еще с десяток вопросов, на которые нет и не может быть ответа. — Сокрушенно качая головой, бросает снимок на стол. — Пять процентов. Увы, только пять!
— Но других шансов у нас всё равно нет? — Нефёдова не может оторвать взгляд от рентгеновского снимка.
— Других шансов у нас нет, — вздыхает Кольцов. — Хотя боюсь, что и этого нам руководство больницы не предоставит. И их даже понять можно. Не проверенная на практике нетипичная ситуация. Операция с неоправданно высоким риском. А если смерть на операционном столе… Главврач может не усидеть в кресле. Я это уже проходил.
Открывается дверь. В ординаторскую входит Лисин, удивлённо смотрит на Нефёдову. По всей видимости, не ожидая её здесь застать.
— Вас Кольцов уже проинформировал? Дела плохи. Увы! Сочувствую.
— Да, мне Сергей Иванович всё рассказал. — Нефёдова встаёт со стула.
— Шансов, действительно, нет. Да вы сидите, сидите.
— Но он сказал ещё и другое.
— Что другое он мог вам сказать? — искусственно удивляется Лисин.
Кольцов встаёт из-за стола, вплотную подходит к Лисину, в упор смотрит в глаза:
— Я сказал, что невеликий шанс, но всё-таки имеется.
— Операция на открытом сердце? — Лисин не отводит глаз.
— Да!
Лисин подходит к Нефёдовой и берёт её под руку.
— Ирина Германовна, у меня к вам просьба. Пожалуйста, подождите несколько минут в коридоре. У нас с Кольцовым чисто профессиональный разговор.
Нефёдова молча выходит из ординаторской. Лисин плотно закрывает за ней дверь:
— Вы, Кольцов, много на себя не берите. Здесь я главврач. И в этой больнице только я принимаю решения. Только я. А вы всего лишь осужденный Кольцов.
— Я хирург! Известный хирург Кольцов. К мнению которого прислушивались и прислушиваться будут. И то, что из-за вашего бездействия Нефёдов оказался в критическом положении, это тоже моё компетентное мнение. Которое я не стану скрывать! Сделали бы операцию три месяца назад, Нефёдов сегодня уже в футбол играл бы!
— Так вот, осуждённый хирург Кольцов, — голос Лисина становится металлическим. — Футбол футболом, а операции у Нефёдова не будет. Как хотите, так и выкручивайтесь перед мамашей. Скажете, что ошиблись, неправильно оценили ситуацию. В общем, это ваши проблемы. А вот к Маракинской операции начинайте готовиться прямо сегодня. Донор нарисовался. Не исключено, что уже завтра почка будет здесь. Понятно?
— Вот и засуньте эту почку себе туда, куда Маракин обычно клиентам паяльник вставляет. И крутит, — взрывается Кольцов. — И вы выкручивайтесь, как хотите, перед Маракиным вашим. Скажите, к примеру, что ошиблись, неправильно оценили ситуацию. Почка, в конце концов, не той системы оказалась. В общем, ваши проблемы. А я в этом случае операцию делать отказываюсь. Категорически! Нагадить вы мне, конечно, нагадите. Не сомневаюсь. В этом вы профессионал. Ничего, отмоюсь. Не впервой! Всё! Разговор окончен!
Не глядя на Лисина, Кольцов выходит из ординаторской, громко хлопнув дверью.
Палата интенсивной терапии. Маракин за плотно прикрытой занавеской смотрит телевизор, поигрывая дистанционным пультом.
Гуреев неподвижно лежит на кровати, укрытый до подбородка одеялом. Лицо измождено до предела. На голове влажное полотенце. Явно хуже состояние и у Саши Нефедова. Глаза провалились. На лбу испарина. Сухие, потрескавшиеся губы.
Гуреев чуть приподнимает голову:
— Ты как? Сашок?
Голос слабый, еле слышный:
— Пока жив, дядя Коля.
— И правильно! А жмот тот криминальный? — Гуреев кивает в сторону занавески.
— Тоже пока жив, дядя Коля.
— А вот это неправильно! Хотя то, что «пока», уже малёха обнадёживает!
Маракин чертыхается и увеличивает громкость телевизора. Палата наполняется стонами девиц и прочими звуками, свойственными выбору «кина» Маракина.
— Ну, Маракин, ты даёшь, — оживает Гуреев. — Эротоман на гемодиализе! Смотри, не перенапрягись с прописькой. Утка бы не треснула. Жалко птичку.
Маракин демонстративно делает звук еще громче. Гуреев, с трудом дотянувшись до лежащего под кроватью тапка, швыряет его через верх занавески. Тапок попадает точно в плеер. Тот с грохотом падает на пол. Стоны и вздохи прекращаются, и телевизор переключается на один из местных эфирных каналов. Передают дебаты кандидатов на пост мэра района. Действующий мэр Анатолий Ильич Кручилин против кандидата от «Единой России» Сергея Ниловича Барасова.
Кручилин:
— …Зачем же всё грязью-то поливать? Давайте поговорим объективно, с цифрами в руках. Хотя бы о развале здравоохранения, как вы изволили выразиться. У вас лишь лживые слова, а за мной конкретные дела и официальные цифры. Вот вы заявили, что у нас в районе плохо со стационарами. Но на самом-то деле количество койко-мест в больницах увеличилось на целых тридцать шесть процентов! В результате почти в два раза снизилась детская смертность! Кстати, и общая смертность тоже упала. Это статистика! Это точные проверенные данные! А не ваша брехня! У нас в регионе среднестатистическая женщина доживает до семидесяти семи, а мужчина до шестидесяти восьми лет. И это так!
Барасов:
— А вы-то здесь при чём, мэр Кручилин?
Кручилин:
— А вот тут я с вами, Барасов, абсолютно согласен. Это не заслуга лично Кручилина. Это стало возможным благодаря слаженности усилий всех ветвей власти, титанической работы наших замечательных врачей, наших медсестёр. Вот кого мы должны благодарить. А не обижать их, не смешивать с грязью. Сами-то вы на что способны? А, Сергей Нилович? Кроме партийной работы, ничего больше и делать не умеете. А в мэры ох как хочется!
Слышны аплодисменты в студии.
Гуреев тоже аплодирует, затем подводит свой итог прениям:
— И всё-таки, какой же мы с вами народ неблагодарный. Стыдно за самих себя. Вон, успехи-то какие! А мы? Ворчим, кляузы пишем. Помойка грязная, утка единственная, судно времен Первой мировой. Могло и того не быть. А вот есть же. Раз воняет! В результате титанической работы и целенаправленных усилий. И что там про среднестатистического мужчину говорилось? Цифру вот не запомнил. Давайте-ка подсчитаем. Тебе, Сашка, сколько?
— Шестнадцать в июне будет. То есть могло бы быть.
— Будет, Сашок, будет. А тебе, Маракин?
— Тридцать пять через неделю будет. — Маракин приглушает звук телевизора.
— Так, — радуется Гуреев, — значит, тридцать пять могло бы быть. Плюс шестнадцать Сашкиных. Итого с моими шестьюдесятью шестью сколько получается? Прикинь, Сашок.
— Сто семнадцать, дядя Коля.
— А теперь на троих делим. — Гуреев, уставившись в потолок, шевелит губами. — Не делится небось. Тогда бандита выкинем. Мне с ним делить нечего… а то ещё…
— Делится, — прерывает старика Нефёдов. — Тридцать девять получается.
