одомашненными псевдонимами… Но попробуй напиши в рецензии — «Немцы» о коррупции, роман- разоблачение, бич свистящий, меч разящий… И смешно, и стыдно.
Каждого из героев Болотной можно приписать, как к военкомату, к роману из жизни «новых лишних». Кудрин, Касьянов, да тот же Немцов — чем не тереховские немцы? Люди власти самого высокого уровня, вовсе не порвавшие со своим классом (кстати, вот эти льстивые эпитеты в адрес протестной массы родились во многом из стремления самопровозглашенных вождей не рвать со своим классом, но расширить клиентскую базу), знающие все механизмы власти и подробную ее физиологию, они ведь, собственно, и пытаются продать тающий капитал былого статуса. Именно то, что их сделало «лишними». Показательно, что, подобно тереховскому герою, и удалены они (Кудрин, Касьянов, Немцов) были от власти не по идейным, а именно и в широком смысле — семейным соображениям.
Надо сказать, на фоне происходящего в стране, медиа и умах стремительно теряет актуальность финал известного анекдота, когда-то казавшийся снайперским, в сверхдесятку.
«Иван Абрамыч, ты или крест сними, или трусы надень».
Сейчас афоризм выглядит слабеньким — эдакий портвешок. Слишком много подпадающих под него без всякого ущерба для имиджа.
Сам я не так давно говорил про иных протестантов, что они хотят воровать и че-геварить одновременно.
Но и такое наблюдение быстро устаревает, вернее, всем становится ясно, что объединять оба процесса — в порядке вещей, по-другому и быть не может, да уже и не будет.
Чрезвычайно характерен, в несколько ином роде, пример Ксении Собчак. Она, пожалуй, самый заметный персонаж протестной тусовки, но эмоционально принадлежит не к трибунным лидерам, а к общей массе «новых лишних». Есть у нее и собственная фишка во всей этой истории. На мой взгляд, Ксению Анатольевну в диссиденты от глянца направила глубокая психологическая драма: взрослея, она встала перед необходимостью преодоления своего происхождения, окружения, да и карьерных достижений отчасти. (Заметим: весьма принципиальный в «Околоноле» мотив отцеубийства, пусть и чужими руками, тяжкий грех пополам с мафиозной инициацией, принимают на себя и заказчик (Чиф), и исполнитель (Самоходов). Некоторые наблюдатели усмотрели здесь аллюзию на отношения в разных тандемах. Не только «Путин — Ельцин», но и «Путин — Собчак». С вкраплениями Суркова, естественно.).
Трудно говорить о влиянии личной драмы г-жи Собчак на общественную сферу, но на профессиональных достижениях и медийном образе Ксении Анатольевны она отражается вполне позитивно. Золотая молодежь и анфан террибль одновременно, блондинка Ксюша вступает на тернистый путь Анны Ахматовой, а ее «Дом-2» имеет возможность переехать в Фонтанный дом или на легендарную Ордынку.
Тут надо рассказать: как-то в мой эфир на саратовском «Эхе» дозвонилась тётька, возмущенная тем, что я сравнил Ксению Анатольевну с Анной Андреевной. Тётька в эфире принялась живописать приключения Ксении в ванной (источник — ТВ-передача «Блондинка в шоколаде»), причем интонация из возмущенной постепенно превращалась в игривую.
Продолжу тем не менее настаивать на аналогии. Вот поэт, сказал я на «Эхе», начинавший в Серебряном веке, Жоржик Иванов, из светского зайчика и гламурного бисексуала в эмиграции вырос в мощного трагического русского поэта Георгия Иванова.
Представьте, говорю, что из Ксюши Собчак получится что-то вроде А. А. Ахматовой. Личность она сложная, с некоторым душевным надломом, рефлексиями и т. д. А нынешняя ситуация делает ее всё масштабнее.
Я, грешник, сказал еще тётьке, что и Ахматова в молодости не была праведницей — брак втроем (Артур Лурье и Олечка Глебова-Судейкина; любопытен, кстати, новый тройственный союз, чисто виртуальный, не подумайте дурного, возникший стараниями его фигурантов, Собчак особенно, в массовом сознании: Владимир Путин — Чулпан Хаматова — Ксения Собчак). Да и вообще товарищ Жданов в своей дефиниции «смесь монахини и блудницы» был кое в чем прав.
Имеет смысл обратить внимание и на обостренную реакцию протестной тусовки в отношении к людям, определившимся — волей судьбы, случая, собственных принципов, по причине отсутствия иных вариантов — с местом в этой жизни. Ведь «нового лишнего» определяет не идейная, а географическая — в широком значении («беспокойство, охота к перемене мест») — неустойчивость, вечные метания. И ревность не столько к людям, сколько к освоенным нишам. Потому — прежде всего стилистическое единство обструкции по адресу противоположностей: Путина (третий президентский срок и далее везде), Хаматовой (благотворительность, ложь во имя спасения), Лимонова (пл. Революции).
Я отмечал эту важную и точную деталь: «новые лишние» новой литературы принадлежат медийному цеху. (Ну как старые лишние были сплошь дворянами.) Возможность сговора между писателями полностью исключаю, следовательно, мы имеем дело не только с талантливыми авторами, угадавшими тренд «креативного класса», не только с литературным типом, но и с медицинским фактом. Отмечу вдогонку, что и здесь нет окончательной определенности. Герой «Черной обезьяны» полагает себя прежде всего писателем, а журналистом — уже после, Егор из «Околоноля» запутался в трех соснах бандитизма, пиара и издательской деятельности, персонажи Сенчина и Терехова — коммерсанты и чиновники от журналистики.
Данная тенденция добавила к пушкинским определениям русского бунта эпитет «виртуальный», и он стал определяющим. Все движухи, кроме митингов, происходили в Сети, так бы шло и дальше, если бы, взыскуя «картинки», не подключился телевизор.
Характерная для интернет-войнушек история, связанная как раз и с всеобщей межеумочностью, и с профессиональной неопределенностью. Проблема многих критиков режима в том, что у них не было школы журналистики — «не навреди» и «семь раз отмерь». Сколь угодно агрессивного отношения к объекту, не позволяющего, однако, передергивать и игнорировать фактуру, уважительного отношения к общему движению жизни… Извиняет «нового лишнего» публициста одно: он пишет не для нас, а для себя. Самоутверждается в свой малоплодоносный полтинник…
Сетевые перебранки — вообще энциклопедия либерального подсознания. Охранители (у которых интеллектуальный уровень нередко ниже, чем у либеральных оппонентов, да и с аргументами объективно туго) всё же производят впечатление людей взрослых, отстаивающих если не принципы (с этим тоже плохо), но хотя бы собственные, сколь угодно ложные представления о мире и здравом смысле.
Либеральные же витии играют в ту же войнушку по-детски, но в зависимости от обстоятельств могут быть и за наших, и за немцев («Немцев» и Немцова с его прослушками), и границы там всегда неуловимо меняются, сдвигаются, плывут…
Почти всегда тусклая перебранка, если следить за либеральной стороной, напоминает дворовый футбол, в который вдруг влились взрослые дяди. И, бывает, вусмерть увлекаются детскими догонялками. Он-то, может, и нашел дело всей жизни, но для других зрелище малоэстетичное. Задыхается, голосит, очки вот-вот упадут с кляплого носа, рубаха вылезла, штанина задралась, обнажив кальсонные тесемки, растрепались седые патлы…
Парадоксально, но либеральные сетевые писатели все страшные догматики, хуже старообрядцев, при этом если не полностью лишенные принципов, то охотно ими поступающиеся, что тоже удивительно при такой ортодоксии…
Очерки протестной ментальности можно было бы продолжать и дальше, но моя задача в другом —
