снова, на свежем материале, зафиксировать, каким образом хорошая литература предвосхищает и программирует жизнь. Я отнюдь не собирался критиковать («мочить» — говорят журналисты) «новых лишних», или, если угодно, «креативно-классных»: во-первых, это уже сделали литераторы не мне чета, а во-вторых, к данному типу принадлежу сам — как минимум в силу профессии.
Обнадежим: реплику Михаила Зощенко «литература продолжается» можно смело применять к эволюции «новых лишних».
Рубик
Рассказ
Рекомендуя кому-то популярную британскую соул-певицу Amy Jade Winehouse, я перевел ее имя для себя, собеседника и удобства. Получилось родное: Аня из гастронома.
На протяжении большей части прошлого века вывеска «Гастроном» менее всего означала гастрономию. У Лимонова в «Подростке Савенко» есть универсальная характеристика мужского населения Салтовского поселка: играет за сборную гастронома. Фраза эта — явный предшественник позднейших «игр в литрбол на спиртплощадках».
Любопытно, однако, что спортивная составляющая вовсе не была радикально чужда «сборной гастронома». Помню, полуавторитет по кличке Мыня, дважды отсидевший за хулиганку, смотрел-смотрел, покачиваясь, за нашим дворовым футболом, да и вошел в игру. Не интересуясь, кого и за кого ему играть.
А когда его кореш Штанина окрикнул Мыню: дескать, хули это он, тот, остановив мяч армянской туфлею, ответил серьезно, хоть и нетвердо:
— А чего… Форму-то надо, бля, поддерживать…
О Втором участке в городе Камышине я рассказывал неоднократно, а вот о тамошнем гастрономе, за сборную которого играл и Мыня, и многие другие, и даже сам я начинал пробоваться в юниоры, пишу впервые. Между тем он был центром Второго чисто географически, храмом своеобразной тамошней цивилизации, а сейчас является старым кораблем, летучим голландцем моих воспоминаний.
Площадку, образованную пересечением улиц Молодежной и Кирова, ласково называли Пятачком. В центре Пятачка высилось не слишком внятное сооружение — как будто на остриях нескольких врытых в землю копий растянули хоругвь с хитро улыбающимся Ильичом. Не в кепке, как обычно, а в фуражке. По окружности — скамейки и густые заросли смородинового кустарника, которые потом, в 1985–1986 годах, безжалостно вырубили, подобно крымским виноградникам. Связь прямая — сборная гастронома слишком буквально, в смородине, воплощала право на культуру и отдых. Бабушка моя Елена Антоновна, жившая рядом с Пятачком, меры властей очень одобряла. «А то ходют и ссат кругом».
Очень меня завораживало тогда это «ссат».
А если встать под хоругвь с Лениным в центр Пятачка и по очереди устремить взор в стороны света, будут магазины. Как они назывались в реальности, никто не знал, но все знали: а) «Бакалею»; б) «Армянский» (одежда и обувь); в) «Игрушечный»; г) гастроном, разумеется, вот видите, даже буквы совпадают.
Потребительский набор — немудрящ и неполон, но ведь хватало…
Строго говоря, у гастронома были две сборные, и никаких тебе юниоров, а одна так вполне возрастная, команда ветеранов. Пенсионерки, старушки, сколько помню, всегда стояли за колбасой, которая была двух видов: самая популярная «по два восемьдесят» и «копченая».
На сборы они сходились засветло и начинали пересчитываться, нося в течение дня свои номера, как медали. Мы, дети, делали при сборной свой небольшой, но стабильный бизнес: так как давали по сколько- то в одни руки, мы работали дополнительными руками напрокат, 20 копеек подход, «на мороженое».
Бессменная, как сам советски-средневековый Второй, продавщица колбасного отдела, Матильда Гершевна (тёть Миля, как ее, подлизываясь, звали и те, кто сам ей годился в тётки), кстати, соплеменница чудесной Amy Winehouse, знала нас, естественно, как облупленных, но годами играла в жмурки, а с моей пройдошистой кузиной Галкой даже дружила.
Во всяком случае, в основной колбасной очереди Галка была неизменно первой, бабки с этим даже и не спорили.
Прежде чем тётя Миля умерла от рака в городе Шахты Ростовской области, она сделала неплохую карьеру в свои «гастрономные» годы — ушли под суд и в тюрьму два или три директора. А она распространила влияние на отдел «Сыры — Жиры» и соседний магазин, в народе — «Бакалея».
Когда я рассказывал друзьям о тёте Миле и сборной гастронома, многие интересовались:
— А откуда в Камышине взялись евреи?
Может, с подтекстом (Камышин всё же не старообрядческая сибириада), а может, и впрямь недоумевая. Репутация у моего родного городка сложилась не самая толерантная.
Ответ на этот вопрос отчего-то не прост: конечно, революции, репрессии, индустриализации и войны, но голой историей, без некоторой метафизики, тут не обойтись.
И ответ будет в духе очередных приключений славянской души. С ее фальшивой лихостью, периодической сменой внешности и внутренности, умением, оставаясь как бы вне времени, густо похабить доставшееся время, с ее жестокостью и сентиментальностью.
Мой старший и уважаемый товарищ любит повторять:
— О чем бы ни выпивали приличные, интеллигентные люди, на третьей бутылке все равно заговорят о двух вещах: евреях и КГБ…
Разумеется, он ведет речь о тех случаях, когда «приличные-интеллигентные» сидят по двое-трое, как им положено, а не шумным застольем, где если и считают бутылки, то по утрам, готовя мусор к утилизации.
Моему гуру вообще принадлежит масса остроумных алкогольных наблюдений. Например, о том, что только пьяницы вдруг понимают бутылку на уровень глаз, чтобы посмотреть, сколько еще осталось…
У меня таких наблюдений меньше; однажды я постеснялся дополнить его коллекцию. Он много писал о незабвенном спирте Royal, не отметив одного его побочного свойства. В те же «рояльные» годы (1992–1993) наркоманы из отряда «винтовых» очень ценили «сварщиков», умевших приготовить раствор под названьем «сексовуха», после которого возникало резкое и стойкое половое возбуждение — и у мужских людей, и у женских.
На самом деле, если ставить вопрос утилитарно, можно было легко обойтись без наркотических стимуляторов. Многие виды «Рояля» отличались аналогичным свойством — помню, как с девушкой, знакомство с которой до того момента было легким и галантным, мы внезапно уединились в туалете чьей- то съемной однушки и с диким энтузиазмом принялись хватать и тискать друга. При нашей тогдашней худобе это странным образом получалось даже лучше, чем синхронное стаскивание трусов крест-накрест. Когда всё громко и быстро завершилось и мы вывалились из «дабла», то обнаружили: в ванной происходит аналогичное, а у обеих дверей клубится толпа не страждущих одиночек, но сплетающихся парочек.
Другая моя мимолетная экс еще старшеклассницей и после того же «Рояля» попробовала себя сразу с двумя студентами, причем второго, который был вовсе не «парнем», но «другом парня», в момент его вынужденного вуайерства, сама в себя и пригласила. Видимо, эта история во многом определила ее дальнейшую раскованность.
Но — к теме.
Наблюдение моего старшего товарища о третьей бутылке в отличие от прочих сегодня несколько устарело. Про КГБ не говорят вовсе, если и вспоминают «фейсов», то по трезвой, но и тогда не говорят — какой смысл обсуждать чужой и закрытый бизнес?
Да и неприлично.
Евреев, может, и обсуждают, но не в качестве евреев. Такой вот заурядный, бытовой парадокс — важнейшая черта славянской души. С ее созвучием одновременно ангельским сферам и рок-н-ролльным адовым глубинам. С широтой, которую так и хочется сузить — и не скальпелем даже, а секирой. Вопреки Мите Карамазову и его автору вышло по-иному: зачем рубить и резать душу, безуспешно сокращая в
