Но этого мало. На огромных пространствах Мельина, сейчас мёртвых, покинутых всем живым, хозяйничали козлоногие. Этого так просто не оставить, они способны истребить ещё множество жизней, забрать с собой, даже погибнув сами. И потому следом за чёрным копьём идёт Эвиал.
Мир, сорванный с основ, его корни рассечены. Ему требуется якорь.
Император видел, как заполненная чёрным пламенем пропасть Разлома раскрывается. Тьма не стягивает разрыв в плоти мира, она не властна соединить несоединимое. Её огонь очистит рану, но исцелит окончательно её совсем иное.
И Спаситель испускает последний вопль, от которого падают навзничь все, от мала до велика в Эвиале, крик распадающейся человеческой оболочки.
Эвиал идёт следом за чёрным копьём, и те моря, что остались серы и безжизненны под вековой тенью Западной Тьмы, первыми сталкиваются с раскрывшейся пастью Разлома.
И Мельин, и Эвиал сотрясаются. Рушатся стены городов, обваливаются высокие башни и шпили – но мёртвые камни нетрудно сложить наново.
Император видит, как исполинские массы воды врываются в Разлом. Чёрное копьё раздвигает складки реальности, творя невозможное: два мира сливаются в один. Сходят с ума потоки свободной магии, чудовищное столкновение жадно осушает их до дна, и в Межреальности разражается шторм, равного которому Упорядоченное не видело уже много, много веков…
В последний раз такой бушевал, когда один Истинный Маг, вернувшись из изгнания, принял Зерно Судьбы своего последнего настоящего ученика.
Огромный северный континент Мельина разрывает: там, где был Разлом, появляется новое море, трещина доходит до северной оконечности, до вечных льдов. И туда, в это новое лоно, ложится Эвиал.
Над слившимися мирами носится неистовый феникс, Император чувствует, как он сшивает, стягивает незримыми нитями плоть двух миров.
Моря Эвиала сузились, Правая и Левая Клешни приблизились к Старому Свету; но Западной Тьмы нет, нет и тех, кто держал прекрасного феникса в клетке.
Очищается небо, и два солнца, помедлив, тоже сливаются в одно – оперение феникса вспыхивает дивным многоцветьем.
Люди в Эвиале медленно поднимаются с коленей. Безвременье кончилось. Всё успокаивается. Дуют ветры, и плывут облака, и кошки возвращаются к нагретым местам…
– А тебе всё это хранить, мой Ученик, – слышит Император, и знает, что это правда. Ему не вернуться обратно, но он увидит, как родится и как станет расти его сын. Иногда, во снах, Император сможет приходить к нему и рассказывать.
А ещё он придёт к Сеамни. К своей Тайде. И тоже расскажет ей всё-всё. И она поймёт, конечно же, поймёт, не может не понять!
Император раскинул незримые руки, обнимая весь Мельин. Он знал – ему предстояло стать корнем и кроной, почкой и листом, ветром и волною; ему хранить два слившихся вместе мира и постараться сделать так, чтобы обитатели их поняли, что можно жить рядом, не вцепляясь друг другу в глотки. Но это потом. Сейчас его ждёт Учитель.
Нет, это слово неверно. Наверное, ближе всех окажется иное – «друг».
…Это очень странное ощущение – не иметь тела и видеть всё не только перед собой, но и справа, и слева, и даже сзади.
– Гвин! – Голос спокоен и уверен. Император поворачивается – и его взор тотчас сужается, вновь делаясь как у человека.
Высокий и широкоплечий, в чёрной броне с развевающимся алым плащом за плечами, Ракот шагает навстречу, протягивая руку – как равному.
– Спасибо тебе, друг.
– Разве не ученик, нет? – Тело Императора вновь проявляется из ничего, словно выныривая из незримо го сумрака. Знакомые латы, вычеканенный василиск – но белые перчатки исчезли бесследно. Впрочем, нет, не совсем бесследно – левая рука изуродована шрамами, кожа тёмно-багрова.
– Ученик? Да, наверное. Как и я тебе, – кивает Ракот. – Мне кажется, что мы можем многому друг от друга научиться. Друг от друга, – повторяет он.
– Ты знаешь моё настоящее имя?
Ракот кивает.
– Ты мне открылся.
– Так называет… называла меня только Сеамни.
Воин в чёрных доспехах кладет руку на плечо Императору.
– К этому не привыкнешь. – Он понижает голос: – Ты должен был остаться там, внизу, но, верно, горел слишком жарко и ярко. Котёл не выдержал. Ну и я помог, самую малость. Уже после того, как твоё пламя помогло вырваться и мне с братом.
– Так я…
– Да. – Ракот смотрит прямо в глаза Императору. – Ты – дух, хранитель нового мира. Мой тебе совет – отыщи Храм Океанов, с ним ничего не должно было случиться. Тебе найдётся о чём поговорить с его Хозяйкой. Ну и я тебя не оставлю.
– Моё тело. Оно…
– Только когда я рядом, – перебивает Ракот. – Большего не проси. Не могу.
– Просить не стану. – Император гордо вскидыва ет голову.
– Да, мы не просим, мы берём сами. Но с братом я всё-таки тебя познакомлю.
Хедин ошеломленно огляделся.
Тела нет. Далеко под ними – мир. Новый мир. Слитый из двух старых.
Ни в Эвиале, ни в Мельине не осталось и следа гнили. Чёрная пылающая волна, выплеснувшаяся из Разлома, прокатилась по занятым козлоногими землям, не оставив после себя ничего живого. Но всё же это была земля, а человеческие руки и пот рано или поздно оживят её.
Ловушка Игнациуса лопнула, не выдержав соударения миров. Чудовищные жернова перемололи хитроумно сплетённые заклинания, и братья-боги оказались на свободе.
Никогда ещё за всё время своей «власти» над Упорядоченным Хедин не был настолько близок к гибели.
Никогда ещё не замирал так надолго перед бездной, никогда не смотрел столь пристально в многоглазую личину Ничто, терпеливо, словно подколодная змея, ожидающую редкостную добычу.
Разламывающая боль. Тела нет – распалось и вернётся не сразу.
Брат где-то рядом. Ему, кажется, досталось больше, однако он не один – с ним ещё некий дух, бывший ещё совсем недавно человеком. Они о чём-то говорят, и Хедин с удивлением чувствует нечто вроде узнавания – Ракот обрёл своего Хагена.
Вернее, нет. Не просто ученика. Нечто большее, много большее. Друга.
Где-то рядом и Хаген. С ним ничего не случилось, Познавший Тьму уже чувствовал это.
Наваливались бесконечные «дела», неисчислимые тревоги неутихающей войны, и Новому Богу некогда было даже перевести дыхание. Пройти по следу развоплотившегося Спасителя. Выяснить, что случилось с Эйвилль.
Узнать, сработала ли его ловушка – вампирша должна указать дорогу к Дальним. Следов не могло не остаться. Это также не терпит отлагательств. Но это уже обычные заботы и тревоги…
– Сильвия! Ты слышишь меня? Очнись, дочка, очнись!
Твёрдый камень, холодный, ледяной, но воздух над ним тёплый и нежный. Но странно густой, словно вода – нет, пожалуй, это не воздух, это именно вода, разреженная и смешанная с аэром до такой степени, что ею можно дышать.
