подставлять…
Странные мысли роились в голове Тимурленга, очень странные для властелина полумира. Неплохо было бы выпить пиалу огненного арака, так славно очищающего разум. Но есть приказ, запрещающий вплоть до победы над нечестивым и дерзким Баязидом пить хмельное вино, — приказ, отданный им самим, Тимурленгом. Негоже нарушать собственные установления, предводитель должен показывать пример войску. Тимурленг отщипнул от лежащей пред ним на блюде кисти винограда несколько сочных ягод. В этих краях, которым предстоит стать частью его империи, отменный виноград, рождающийся к тому же раньше обычного. В Мавераннахре грозди только набирают сахар, а этот уже истекает липким соком. Тимурленг сплюнул косточки прямо на ковер пред собой и вытер губы. Снаружи донеслись негромкие голоса. Полог отодвинулся в сторону, и в шатер вошел раб, имени которого Тимурленг не помнил; за ним следовали Саиф-ад-дин, старый соратник и верный друг повелителя, правая рука во всех начинаниях, и Мухаммед- султан, любимый внук Тимурленга.
— Припадаем к твоим стопам, повелитель! — провозгласил Саиф-ад-дин, изъявляя намерение пасть на колени, но Тимурленг остановил его резким жестом руки. К чему придворные церемонии, когда они одни! Приказав властным взглядом рабу оставить шатер, Тимур кивнул Саиф-ад-дину:
— Садись, отважный!
Саиф-ад-дин все же поклонился, выражая благодарность за польстившее его самолюбию обращение, после чего устроился на ковре шагах в трех от Тимура.
— Садись, Мухаммед.
Внук также не заставил себя упрашивать. Он был быстр, умен и деятелен и всем обликом своим напоминал юного Тимура. Потому-то владыка отличал и любил Мухаммеда больше всех прочих своих родственников. Именно Мухаммеда-султана Тимурленг видел своим наследником. Тая добрую улыбку, владыка перевел глаза с внука на Саиф-ад-дина.
— Мне доложили, что к нам прибыли посланцы Баязида.
— Так, повелитель.
— О чем они хотят говорить со мной? Готовы ли они принести извинения за проявленную их господином дерзость? — Саиф-ад-дин задержался с ответом. — Тебе нечего таить от старого боевого товарища! — подбодрил его Тимурленг. — Говори!
Эмир склонил голову.
— Они не изъявляют желания принести извинения Господину счастливых обстоятельств. Они передали богатые дары, но в их сердцах не было раскаяния.
— Жаль. — Кольнуло в искалеченную руку, и Тимурленг осторожно потер больное место. — Пусть не надеется на помощь Аллаха! Всевышний никогда не помогает тому, кто нечестен.
И владыка машинально посмотрел на перстень, на котором был выгравирован девиз, определявший отношение Тимурленга к жизни и смерти: «Если ты честен, ты будешь спасен».
— Ты прав, великий, — склонил голову Саиф-ад-дин.
Тимурленг воспринял его слова как должное — он всегда был прав.
— Выходит, Осман хочет мира, но не желает признать свои былые ошибки, как не желает и склонить голову перед наследником Темучина? — задумчиво промолвил Тимурленг, задав этот вопрос скорее сам себе, нежели своим собеседникам.
— Истинно так, мудрейший, — подтвердил Саиф-ад-дин.
— Но он прислал послов со словами мира…
— Да.
Тимурленг задумался. Он любил войну, но не считал ее конечной целью. Войны Тимурленга не были кровавой потехой или просто средством обретения власти. Тимур лелеял мечту восстановить и расширить великую империю чингизидов под зеленым знаменем Пророка. Тимурленг не желал ни суетной славы, ни праздного величия. Он возвращал под власть монгольского рода то, что принадлежало ему по праву, то, что было завоевано в непрерывных столетних войнах. Кроме того, он нес знамя великого Мухаммеда, завещавшего обратить в истинную веру все народы, когда-либо явившиеся на свет по воле Аллаха. То, что делал Железный Хромец, было угодно Всевышнему. И потому Тимурленг далеко не всегда нападал на страны, чьи жители творят намаз и славят Аллаха. Баязид же исповедовал ислам, и владения его никогда не топтала железная пята чингизидов. Потому-то наследник Темучина и колебался, не в силах решить, покарать дерзкого Османа или нет.
Тимурленг поднял глаза на терпеливо ожидавших его слова Саиф-ад-дина и Мухаммед-султана.
— Но хочет ли Осман мира?
Друг и соратник промолчал, внук оказался смелее:
— То ведает лишь Аллах!
— Да, Аллах ведает, — протянул владыка. — Но и мне кое-что известно. В его сердце нет любви к брату по вере. Он хочет лишь выиграть время, чтобы довершить покорение неверных. А потом он повернет оружие против мусульман. И он не удовольствуется лишь землями Карамана и Сиваса. Он пойдет дальше — в Сирию и Багдад… Вплоть до Мавераннахра! Он хочет захватить все!
— Так же, как и ты, великий! — дерзко вставил Мухаммед-султан.
Тимурленг хотел было одернуть словоохотливого внука, но раздумал. Мухаммед-султан слишком походил на него самого, каким он был во времена бесшабашной молодости, когда из удали угонял табуны лошадей. Тимурленг лишь сказал:
— У нас разные цели.
— Да! — решился сказать свое слово Саиф-ад-дин. — Мы несем зеленое знамя Пророка, а мальчишка Баязид норовит прибрать к своим рукам как можно больше земель. Я прав, великий?
— Совершенно прав, Саиф-ад-дин. Дерзкого Османа вовсе не извиняет то обстоятельство, что он прислал послов. Он может говорить что угодно, я вижу его насквозь. Лишь неблагоразумный полагается на худой мир. Но Осман сам заговорил о мире, это можно обратить нам на пользу. Как вы полагаете?
Мухаммед-султан, тщетно силившийся понять, куда клонит дед, промолчал, Саиф-ад-дин по праву старого друга и соратника осмелился вставить:
— Твои уста рекут истину, великий.
— И нам помогут его же послы, — задумчиво вымолвил Тимурленг. — Скажи, Саиф-ад-дин, все ли наши войска ты снарядил, как я велел?
— Все, о великий. У каждого воина есть при себе лук с тридцатью стрелами, меч и щит, у каждых двоих — сменная лошадь, у каждой десятки — топор, кирка, пила, котел…
Тимурленг поднял руку, прерывая эмира.
— Хорошо. Достойным ли образом все одеты?
Саиф-ад-дин виновато потупился.
— Ты же сам знаешь, великий, путь был нелегок.
— Это еще лучше! Оборванный воин всегда ищет поживы. Главное, чтобы у него был тугой лук и острый меч. Дорогие одежды сами найдут его! Мы устроим смотр войск!
Владыка умолк и победоносно оглядел своих собеседников. Те покосились друг на друга.
— Мы раскроем свои силы? — спросил Саиф-ад-дин.
— Думаешь, это разумно, владыка? — прибавил внук. — Враг увидит наши полки.
— Ну и пусть! — воскликнул Тимурленг. Он воодушевился, ноющая боль в ноге почти отступила. — Пусть послы увидят отряды оборванных, озлобленных воинов! Пусть они пересчитают их бесчисленные стрелы и обозрят пыль, поднятую копытами резвых коней! Пусть они увидят лица, полные отваги и ярости! И пусть ужас придет в их души!
Лица Саиф-ад-дина и Мухаммед-султана посветлели.
— Великолепный замысел! — воскликнул принц.
— Твоя мудрость равна твоей храбрости, — поддержал старый эмир, и в словах его не было ни капли лести.
Тимурленг засмеялся, почти захихикал. Он вдруг вспомнил, как давным-давно, воюя под началом эмира Хусейна, ловко провел врагов, приказав каждому из немногих своих всадников приторочить к седлу узел с таким расчетом, чтобы тот волочился по земле. Когда воины пустили коней вскачь, за их спиной поднялось такое облако пыли, что неприятель решил, будто на него наступает целый тумен. На самом деле
