боссы наркоторговли требовали, чтобы им дали статус политических заключенных, как это было в случае с группой М-19, членов которой в конце концов помиловали и признали политической партией. Теперь же, как известно эта партия наравне с другими принимала участие в выборах в Национальную Ассамблею. Наконец, последним возражением «Подлежащих экстрадиции» являлся факт ненадежности тюрем, а значит, возможности покушения на них, и отсутствие неприкосновенности для их близких и друзей.
Вскоре после опубликования Указа бывший президент Турбай получил письмо, написанное печатными буквами, очень лаконичное, что выдавало манеру письма Пабло Эскобара. «Мы, „Подлежащие экстрадиции“, хотим выразить Вам наше уважение», – писал Эскобар. Он заявил, что похищенные журналисты здоровы, и условия их содержания относительно хорошие, если, конечно, принимать в расчет экстремальную ситуацию. Далее он сообщал, что все заложники будут отпущены на волю при том условии, что военные операции против Эскобара в Боготе и в Медельине прекратятся, а Элитный корпус будет выведен из этого района. Солдаты Элитного корпуса убили в районе Медельина 400 юношей. Если подобные акции не прекратятся, то Подлежащие Экстрадиции будут вынуждены нанести ответный удар. Начнутся взрывы в крупных городах и убийство судей, политиков и журналистов. Если правительство не справится с этой проблемой, – завершал письмо Эскобар, – то оно неминуемо потерпит крах, а если его не станет, то нам будет только лучше.
Турбай в ответном письме заявил, что не обладает полнотой власти и не способен решать политические вопросы, но сделает все, что от него зависит, чтобы предать огласке нарушение закона или прав человека в Медельине. Что же касается Элитного корпуса, он не может ничего сделать для того, чтобы удалить его из Медельина; он даже не может сделать заявление для печати, поскольку данная ситуация представляется ему крайне непонятной.
Через неделю к Турбаю явился адвокат из Антиокии Гидо Парра, человек в вызывающем костюме платинового цвета и большим галстуком на итальянский манер. Он представился как личный адвокат Пабло Эскобара и объявил его требования. Клиент желает, чтобы его воспринимали как политического преступника, – заявил он, – а проблемы торговли наркотиками должны быть переведены в международную плоскость. Возможно, придется даже прибегнуть к посредничеству Организации Объединенных Наций. Турбай сразу отказался от подобного предложения, Парра выдвинул еще несколько вариантов, и начались долгие переговоры, которые грозили в конце концов стать тупиковыми. О заложниках Эскобар больше не говорил. Он рассчитывал дождаться решения Конституционной Ассамблеи, даже – очень возможно – о помиловании. Единственное, о чем он не забывал никогда: об экстрадиции. «Должно быть записано и узаконено, что мы не подлежим экстрадиции ни при каких условиях, ни за какие преступления и ни в какую страну». Помимо этого, Эскобар допускал явку с повинной, но он хотел заранее быть осведомленным о режиме тюрьмы, куда его хотят переправить. И снова он заключал требования требованием гарантии неприкосновенности для соратников и родственников.
При встрече с президентом Гавирией Турбай понял, что за время долгих переговоров в нем что-то надломилось. Он сделался мрачным и смотрел на Турбая, как на незнакомца. Отец похищенной журналистки все понял и сказал, указывая на президентское кресло: «Вы – президент, а я разговаривал с вами только как отец. Прошу вас, не делайте ничего, что способно повредить государству и вам, как его главе». Гавирия побледнел, но ничего на это не ответил. Он не желал прекращать полицейские операции даже на время переговоров о выдаче заложников. «Простая отмена силовых операций привела бы вовсе не к освобождению журналистов, а к безнаказанности Эскобара».
После того, как усилия отца Дианы Турбай окончились безрезультатно, за дело взялась ее мать, Нидия Кинтеро. Эта страстная и пылкая по натуре женщина чувствовала, что машина по освобождению заложников крутится вхолостую, а потому решила связаться с сестрами Хорхе Очоа в надежде, что они смогут повлиять через своего брата на Пабло Эскобара. Она отправилась в Медельин, встретилась с Мартой Ньевес и Анхелитой Очоа, которые долго жаловались ей на произвол полиции, чинимый в отношении них, но что-либо передавать Эскобару наотрез отказались. И это несмотря на то, что Марта Ньевес сама однажды оказалась жертвой похищения. Ее похитили боевики из М-19 и потребовали за освобождение немыслимый выкуп. Тогда Пабло Эскобар организовал группу под названием «Смерть похитителям». Он и его бойцы освободили Марту через три месяца, безжалостно уничтожив всю охрану боевиков.
Вернувшись в Боготу, Нидия встретилась с Вильямисаром и рассказала, как страдают от полицейского произвола близкие Подлежащих Экстрадиции и попросила, чтобы последним был продлен срок явки с повинной. Однако Гавирия сказал только одно: при освобождении заложников не станут применяться силовые операции. Тогда отчаявшаяся Нидия написала письмо самому Эскобару. Она продумала каждое предложение, каждое слово, чтобы воздействие ее послания оказалось более сильным. Она взывала к лучшим человеческим качествам Пабло, говорила о том, что знает его, как человека, способного тонко чувствовать, боготворящего свою мать, а значит, способного понять ее чувства. Нидия и в самом деле была убеждена, что ради матери, жены или детей он готов отдать собственную жизнь. Она понимала, что, похищая журналистов, Пабло хотел привлечь внимание общественности к своим проблемам, но ведь он уже практически достиг того, чего хотел. В заключение письма говорилось: «Проявите свои человеческие качества, совершив важный, гуманный поступок, который оценит общество: верните нам заложников».
Это письмо Нидия передала свояченице Эскобара. Та, растроганная его содержанием, сказала: «Он обязательно оценит ваше письмо, Нидия. Я знаю Пабло, он благородный человек и оценит ваши чувства. Вы можете спокойно возвращаться домой, а послание он получит сегодня же».
Нидия немедленно вернулась в Боготу и бросилась к Гавирии, потребовав от него, чтобы в Медельине немедленно прекратились полицейские операции, однако натолкнулась на стену отчуждения. «Этим заложников не освободишь, зато Эскобару будет предоставлена полная безнаказанность». Это был человек с каменным сердцем; во всяком случае, для Нидии это было совершенно ясно. Он не понимает, что значит для матери жизнь ее ребенка.
Тем временем Турбай вновь встретился с Гвидо Паррой и разработал с ним документ, в котором торговля наркотиками могла бы рассматриваться в качестве коллективного правонарушения. Подобный тезис привел Парру в состояние эйфории. «Это то, что надо! – воскликнул он. – Просто гениально! Коллективное правонарушение означает то, что наркоторговцев можно будет рассматривать так же, как, например, повстанцев!». Далее он потребовал, чтобы Гавирия написал письмо, в котором лично гарантировал бы Эскобару жизнь, но Турбай заявил, что этого делать не станет.
Гавирия выступил в газетах, где говорил, что его основной целью является мир в Колумбии, но террористы в любом случае должны подчиниться правосудию. Прочитав это письмо, Эскобар пришел в бешенство. В своем ответном слове, через несколько часов появившемся во всех салонах Боготы, говорилось: «Мы должны срочно отпустить заложников, потому что правительство медлит с решением наших вопросов. Неужели они думают, что снова смогут обмануть нас? Президент не хочет вести деловые переговоры. Он просто ведет игру, в которой выясняет, кто умный, а кто – дурак».
Далее Эскобар уделил внимание месту, где должны будут содержаться те, кто впоследствии решит сдаться правосудию, а именно – лагерю-тюрьме. В качестве такой тюрьмы он предложил собственную усадьбу, расположенную неподалеку от Медельина и слегка переоборудовать ее, придав вид места заключения. Кроме того, заявлял Эскобар, если его требования будут приняты к сведению, он уладит все конфликты между кланами и бандами. С повинной явится более сотни человек, связанных с наркобизнесом, – обещал он.
Поскольку все переговоры велись через Гвидо Парра, то вскоре он уже находился на грани нервного срыва. Через 2 недели после последнего письма Эскобара он позвонил отцу одного из похищенных журналистов, Эрнандо Сантосу и сказал, что в данный момент едет к нему по автостраде. «У меня есть чудный десерт, который наверняка вам понравится», – добавил он. У Сантоса упало сердце. Он подумал, что Парра везет его сына, однако этот «десерт» оказался всего лишь аудиокассетой с записью голоса журналиста. Сантос слушал, как произносит Пачо идеально составленные фразы, а потом, чтобы убедить отца похищенного, что разговор велся недавно, его заставили зачитать несколько заголовков печатных изданий. И здесь они допустили ошибку, которую Эскобар им так никогда и не простил. Одна из газет распространялась только в Боготе. Сантос знал это, а потому среагировал немедленно: «Теперь я понял, где держат моего сына: в Боготе!».
Сантос казался радостным и возбужденным. Он так переживал из-за ранимого и неустойчивого
