характера Пачо. Кто бы мог предположить, что в течение двух месяцев заточения он сможет сохранить присутствие духа и полную ясность рассудка? Он слушал запись бесконечно, так что в конце концов Парра не выдержал и разрыдался. «Меня убьют, – уверенно сказал он, – и это будет не полиция. Меня убьет Эскобар.
Я слишком много знаю». Вскоре он встретился с Вильямисаром. Президент, казалось, был готов сдаться. Он обещал, что добровольно отдавшиеся в руки правосудия преступники признаются в каком-либо преступлении, за что получат лет 12, а кроме того, он обещает, что к «Подлежащим экстрадиции» этот закон применен не будет. Однако от своего собеседника он требовал такого же ясного и четкого ответа. «Их отпустят ровно через сутки», – сказал Парра. «Всех?» – уточнил Вильямисар. – «Разумеется», – откликнулся Парра.
На следующий день Хуана Витту освободили. Просто посадили в машину, немного покатали по улицам Медельина и высадили в одном из закоулков. Еще через две недели свободу получил Хэро Бусс. Ему подарили новую одежду, вернули фотооборудование и некоторое количество денег, после чего оставили рядом с редакцией медельинской газеты «Коломбиано». Хэро Бусс и в этом положении остался журналистом. Он первым делом остановил прохожего и попросил снять его на камеру, запечатлев таким образом первые минуты своего освобождения.
Диана и Асусена надеялись, что станут следующими, однако через два дня после того, как был отпущен Хэро Бусс, охранник велел собираться только Асусене. Диана в тот день записала в своем дневнике: «Меня сильно кольнуло в сердце, но я сказала Асу, что очень рада за нее». Диана передала письмо для матери, в котором просила ее весело провести Рождество с детьми. Асусена расплакалась, и Диане даже пришлось ее успокаивать. Освобожденную журналистку отвезли в аэропорт Медельина, откуда отправили в Боготу.
Сантос, однако, не пылал восторгом при очередной новости об освобождении. Он полагал, что Эскобар освобождает себя от ненужных проблем, к тому же имея возможность вновь говорить в Ассамблее о помиловании, отмене экстрадиции и прочем. В то же время трое главных заложников по-прежнему оставались в его руках: Диана Турбай, дочь бывшего президента страны, сын редактора главной газеты Колумбии и свояченица Галана; Марина же при этом казалась совершенно лишней. Никто не был в ней заинтересован, однако за время плена узнать ей довелось слишком много, а потому надежд, что ее оставят в живых, практически не оставалось.
Не менее пессимистично была настроена и Диана Турбай. Она записала в своем дневнике: «Почему правительство так пассивно реагирует на все происки похитителей? Почему оно с большей энергией не потребует от них сдаться, ведь все их разумные требования уже удовлетворены? Чем дольше медлит правительство, тем прекраснее чувствуют себя преступники, сохраняя в своих руках мощное средство давления на власть. И кто тогда я во всей этой игре: неужели просто пешка? Я не могу отделаться от мысли, что все мы – всего лишь отработанный материал».
Но у Дианы по крайней мере была хоть какая-то надежда в отличие от Марины Монтойя, которая вскоре после Нового года четко почувствовала приближение смерти. Она никуда не выходила без своего Монаха, охранника с пушистыми ресницами, ставшего для нее почти приятелем. Он же называл ее «бабушка» и часто успокаивал, когда она вдруг, дрожа от страха сообщала, что ей внезапно привиделся страшный человек в черной маске. Впрочем, успокаивали ее напрасно; в ее мыслях смешались реальность и видения; она практически перестала подниматься с постели. Похищенных навестил Доктор с охраной и долго разговаривал с Марухой и Беатрис о здоровье Марины, продолжавшей неподвижно лежать на кровати. Пообещав скоро вернуться, Доктор удалился, а в ту же ночь Монах объявил: «За бабушкой пришли. Хотят перевести ее в другое место». – «Ее сейчас убьют?» – спросила Маруха, глядя ему в глаза. – «Об этом никогда не спрашивают», – ответил Монах и отвернулся.
Маруха и Беатрис не знали, что Монах только что задал точно такой же вопрос людям, которые пришли забрать с собой Марину. «Пошел вон и не смей задавать подобные вопросы. Никогда», – ответил ему начальник.
Марина отправилась в ванну, после чего настроение у нее заметно улучшилось. Она вернулась, одетая в розовый спортивный костюм, надушилась дешевым лосьоном, как-то подаренным одним из охранников, и неожиданно бодрым голосом произнесла: «Меня, наверное, сейчас освободят». Подруги решили, что в данном случае лучше побольше лгать, а потому подыгрывали ей как могли: просили передать приветы их близким. Они даже не сразу заметили, что Марина находится на грани обморока. Она попросила сигарету у Марухи и курила ее очень медленно, внимательно оглядывая каждый уголок оставляемой ею комнатушки. Маруха принесла ей стакан воды и несколько таблеток снотворного: наверное, их вполне хватило бы для того, чтобы беспробудно проспать дня три. Руки у Марины тряслись, и Марухе пришлось помочь ей проглотить таблетки. Потом за Мариной пришли. На голову ей надели розовую маску так, что прорези для глаз остались сзади, и она ушла удивительно твердой походкой. Она знала, что уходит навсегда.
Ночью заложницы проснулись от стонов, больше напоминавших жалобу раненого зверя. Монах сидел в углу и раскачивался взад и вперед, время от времени повторяя: «Бабушку увезли…»
Труп Марины обнаружили на следующее утро. Старая женщина сидела, прислонясь к забору. Ее голова была совершенно разбита шестью выстрелами, и еще один выстрел – контрольный – был сделан точно в лоб. В связи с тем, что ее лицо было страшно изуродовано, Марину Монтойя долго не могли опознать. Ее похоронили вместе с пятью, такими же неопознанными, трупами.
А Колумбия тем временем стояла, казалось у последней черты. За время предвыборной кампании было убито четверо кандидатов в президенты, взрыв грузовика, начиненного динамитом, разнес здание Госбезопасности, взорвалась бомба на борту пассажирского самолета. Немедленно пролетел слух, что все эти акции направлены лично против Гавирии и однажды, когда президент готовился сесть в самолет, пассажиры, узнав, что им предстоит лететь одновременно с ним, поспешно покинули борт авиалайнера. Кажется, кредит доверия правительству был исчерпан, поскольку службы безопасности продемонстрировали всему миру свой низкий профессионализм. Зато всеобщим кумиром сделался Пабло Эскобар. Подобная популярность даже во сне не могла присниться ни одному повстанческому лидеру. Даже если бы он сказал ложь, ему бы поверили; если бы правительство говорило правду, ему не верили бы все равно.
Наконец, в конце года Гавирия опубликовал Указ 3030, который отменял действия всех предыдущих документов. В нем говорилось, что для отмены экстрадиции требуется только явка с повинной, но это возможно лишь для тех, кто совершил преступления не позднее 5 сентября 1990 года. В результате данным Указом оказались недовольны все – и Подлежащие Экстрадиции, и сторонники президента. Первых, и Эскобара в частности, не устраивал ускоренный обмен уликами с Америкой, что облегчало процесс экстрадиции, а вторые высказывались, что второй Указ гораздо хуже первого и теперь потребуется третий. Эскобар, все еще удерживающий у себя заложников, находился в двух шагах от того, чтобы заставить Гавирию отменить экстрадицию вообще и сделать объявление о всеобщей амнистии.
И все же, едва второй Указ был опубликован, как сдались на милость правительства братья Очоа. Хорхе Луис Очоа сказал:
«Мы сдались, чтобы спасти свою шкуру», однако без сомнения, на него оказали давление женщины его семьи, уставшие от постоянных проверок полиции. Таким образом Очоа хотели выказать правительству доверие несмотря на то, что именно в тот момент у него были все возможности, чтобы выдать Америке известных наркоторговцев, а там им грозило бы пожизненное заключение.
Что же касается Эскобара, то его настроение выразилось в угрозе разбросать перед президентским дворцом мешки с трупами, если в ближайшее время в Указе не появятся требуемые им поправки. Но Гавирия не желал уступать, поскольку считал жесткость сроков краеугольным камнем собственной политики правосудия. А уж об амнистии боссам наркомафии и речи быть не может!
Таким образом, полиция продолжала репрессивные акции в Медельине, и в результате одной из стычек с полицией погибли братья Приско, Давид Рикардо и Армандо Альберто. Фотографии убитых появились в газетах, и освобожденная Асусена узнала в них тех людей, которые особенно опекали ее в плену и были к ней чрезвычайно добры. Они были близкими друзьями Эскобара, и теперь уже не оставалось сомнения, что Подлежащие Экстрадиции не простят правительству этой утраты. Едва получив это известие, Вильямисар позвонил Гавирии и с бешенством крикнул: «Немедленно остановите полицейские операции!». – «Никогда», – ответил Гавирия.
А на следующее утро произошла трагедия. Едва Диана Турбай, все еще находившаяся в руках Эскобара вместе с оператором Ричардом, сделала последнюю запись в своем дневнике: «Как хочется вернуться домой
