Любое движение засекают сразу. Из-за БТРа не высунуться. У них приборы ночного видения были, мы о таких штуках могли только мечтать. Тут целая наука, как технику располагать, как за жилыми домами скрываться.
С домами, кстати, тоже отдельная тема. Они из окон стреляли и позиции по горизонтали меняли быстро — стены между комнатами и квартирами были заранее пробиты. И по вертикали тоже, правда, только сверху вниз — на всех этажах в потолках были дыры пробиты и веревки спущены.
Так что перед тем, как заночевать, надо было все окрестные дома зачистить. И не просто зачистить, а за собой удержать. На это уйма народа требовалась, поэтому спать ребята могли только по очереди, часа два, не больше.
Вообще, и у нас, и у чеченов были предметы особой любви. Они летчиков любили, мы — снайперов. Ни тем, ни другим в плен попадать было нежелательно.
Незадолго до наступления темноты, когда мы уже остановились, чечены одного нашего снайпера подстрелили, на «нейтралке». А у них метод был зверский. Они не сразу убивали, а стреляли сначала в ноги. И ждали, когда товарищи к раненому подползут. И тоже по ногам. Затем третью партию. А потом уже всех сразу добивали. Такая вот «пирамида», чеченская «МММ».
Но это в основном в ту войну так было, теперь мало кто на это попадался.
Так вот, ранили они парня в ногу, он ползет к нам, кричит, на помощь зовет. А его в руку. Потом в другую ногу. Он еще попытался проползти, одной рукой загребал и ноги подтягивал. А они перед ним стрелять стали — фонтанчики от пуль — лежи, мол, не дергайся. И пространство до него голое, простреливается все, не подобраться.
Жуткая картина, волосы дыбом стояли.
Но это долго рассказывать, а на самом деле все очень быстро происходило. Вытаскивать парня БМП вышла. Так вот, как их снайперы стрелять умели, я бы не поверил, если бы своими глазами не видел.
До раненого метров сто было, не больше, и пока БМП это расстояние пролетела, у нее ни одного целого триплекса не осталось, ни одной фары, ни одного подфарника. Даже башню заклинило — они пулю в стык загнали!
Раненого вытащили, но боевая машина пехоты к дальнейшему использованию была просто непригодна, потом то ли бросили, то ли в ремонт отправили. Я ее больше не видел, это точно, у нее на борту краской написано было «СЕНЯ».
Так вот, наступила ночь, а еще у нас проблема была — аккумуляторы для камеры подзарядить. Когда еще в Ханкалу вернемся? Хорошо, Пехота, гений, зарядник прихватил. Но розетка! Куда вилку вставлять? Я спросил у Палыча. Что он ответил, вы поняли.
Пехота, опять же гений, соорудил из подручного железа и всякой проволоки какую-то хрень (пожароопасную, по-моему). Благодаря этой хрени зарядились от БТРа.
Следующие дни подробно описывать не буду — утомительно. И вам, и мне. Просто все похоже было. Я же про ощущения рассказываю в основном, а не про хронику боевых действий.
Штурмовали квартал за кварталом, шаг за шагом, все за собой подчищали, чтобы никто в спину не стрелял. Потом нас обратно за Сунжу перебросили — там боевики какие-то прорвались. А через день — опять ближе к центру.
Об ощущениях. Я хоть и не профи в военных делах, но некоторые выводы сделал. Про то, что перли не напролом, что технику вперед не запускали, как в ту войну, это я говорил уже. Дополню.
В 95-м армия наша, за редкими исключениями, очень напоминала огромную, бесформенную толпу растерянных людей.
Сколько народу погибло от беспорядочного огня своих же, мы никогда не узнаем. Но очень много. Испуганные солдаты-срочники, не понимающие, зачем их бросили в эту мясорубку, панически боявшиеся боевиков, поливали из автоматов вкруговую, до тех пор, пока не кончался боезапас.
Это если они вообще умели обращаться с оружием, а бывало и по-другому — не знали, как автомат с предохранителя снять. Такие тоже целыми взводами встречались. Их, наверное, прямо со строительства генеральских дач снимали и отправляли в Чечню. Восемнадцатилетние беспомощные дети. Пушечное мясо. Я много подробностей про это знаю. Только говорить об этом больно.
А о генералах, которые очень против контрактной армии, но зато очень за свои дачи — противно. Но об этом и без меня много сказано.
Попасть под артобстрел или авиаудар федералов вообще было обычным делом, будничным, можно сказать.
Командиры подразделений, входивших в Чечню, были вынуждены пользоваться атласами автомобильных дорог (!), других карт не было, как и вообще не было планов Грозного.
И еще. Все время звучала тема «свои — не свои». «Не свои» — это не чеченцы. Просто армия вэвэшников своими не считала, менты армию, армия ментов, а еще были гэбэшники, спецназы всякие, и все друг друга «своими» не считали.
А внутри армии танкисты презирали пехоту, пехота не любила десантников, десантники не любили еще кого-то, и все без исключения не любили штабных.
В обычной жизни это еще ничего, но на войне… До дикости доходило — «не своих» раненых подбирать не хотели.
Теперь тоже особой любви между родами войск не наблюдалось, но это на уровне баек у костра, а в бою по-другому было. Даже с ментами взаимодействовали, по необходимости.
И растерянности не было. Под огнем все боялись, конечно, иначе не бывает, только псих не боится, но храбрость — это когда только вы знаете, как вам страшно. Вот так и было — все боялись, но делали свое дело. Или почти все.
Не только раненых, но и убитых теперь не бросали. Вынести тела своих было делом чести. Чеченцы нас зауважали. Иногда даже по рации на связь выходили: «Рус Иван, давай пэрэкур дэсят мынут, ви сваых выноситэ, ми сваых».
Стрельба прекращалась.
Однажды стал свидетелем такой картины. Бой шел жесточайший — один пятачок несколько раз из рук в руки переходил. Контакт был такой плотный, что ни артиллерия, ни минометы поддержать не могли, своих бы накрыли. Так и пихались несколько часов, чуть не врукопашную. В результате квартал этот как бы ничейным стал.
И вдруг на нашем участке наступила тишина.
Смотрю, на «нейтралке» бойцы убитых на технику грузят. Спокойно, без спешки, автоматы за спину закинуты.
Вскоре появились еще какие-то люди. Они с другой стороны вышли. И стали тела за руки за ноги по двое таскать. И тоже не торопясь. Чеченцы. С нашими перемешались. Мне показалось — еще чуть-чуть, и они перекур совместный устроят.
А потом, когда все тела были убраны и пятачок опустел, заговорила рация:
— Э, брат Иван, у тэбя всо?
— Все, — отвечают.
— Паэхалы.
И началась стрельба.
Я потом у этих ребят спросил:
— Вы с чеченами там говорили о чем-нибудь?
— Нет, — отвечают, — о чем с ними говорить?
— А они тоже молчали?
— Молчали, только смотрели недобро.
Вот еще одно отличие от прошлой войны, да и от начала нынешней — «Рус Иван, сдавайса, всэх пэрэрэжэм, тэбя мама ждет».
Теперь только смотрят недобро. Ненавидят, может быть, еще больше, но зато уважают.
А 31 января, кажется, опять уперлись в Минутку. И пошли вперед. Пекло было. С нами пехота была какая-то, а с другой стороны еще ребята напирали. Мы их, конечно, не видели. Мы их потом увидели. Когда
