засады), примчался запыхавшийся гонец с докладом: англичане идут по северной дороге, только их трое, а не двое.
— Заметьте, — ухмыльнулся Кальве, — после этого кардинал устранился.
— Почему?
Кальве опустил старую подзорную трубу, на боках которой хватало царапин и вмятин:
— Почему? Мы упокоим Дюко, а кардинал арестует нас и прихватит золото. Нам, англичанин, надо толстяка перехитрить.
Мудрствовать Кальве не собирался. Чем проще, тем лучше. Кардинал, наверняка, предполагал перехватить их на обратном пути, перекрыв дороги. Поэтому генерал отрядил трёх своих ребят в деревушку на берегу моря западнее виллы. Они должны были угнать рыбацкий баркас, желательно с экипажем. Двое из отряженных гренадёров служили матросами во французском флоте до его разгрома.
— Атакуем ночью, — продолжал Кальве, — потому что, если отребье пузатого попытается напасть на нас по свежим следам, мы сможем ударить первыми, и они будут так же беспомощны, как вы накануне.
Ночной бой, считал Кальве, плохо сказывается на боеспособности необстрелянных подразделений. Потому-то он и не посылал свою не нюхавшую пороха бригаду в ночные атаки под атаки под Тес-де- Буш.
— Будь у меня там больше ветеранов, я бы надрал вам задницу!
— Многие лягушатники хвастали, что надерут мне задницу, — мягко возразил Шарп, — А с моей задницей пока всё в порядке.
— Просто вам везёт, как утопленнику. — Кальве заметил движение на вилле и направил туда трубу, — Как вы, кстати, выучили французский?
— Мне помогла мадам Кастино.
— В постели, да?
— Нет. — отпёрся Шарп.
— Хорошенькая, небось?
Шарп поколебался:
— Да.
Кальве сказал со смешком:
— Женщины. Никогда их не понимал. Они облают десяток чистокровных кобелей, чтобы перед дворнягой вроде меня или вас свалиться на спину, как подстреленные. Мне-то жаловаться грех. Помню, одной итальянской герцогине я признался, что мой отец всю жизнь копал канавы, и она тут же затащила меня в койку! — он покачал головой, — Вымотала хуже, чем казачья засада.
— Я же говорил вам, — терпеливо произнёс Шарп, — что не спал с мадам Кастино.
— Серьёзно? С чего бы ей тогда так печься о вашей шкуре?
Генерал успел просветить стрелка относительно письма Люсиль, заставившего Наполеона по-новому взглянуть на роль Дюко в исчезновении золота.
— Она же клялась, что вы невинны, как новорождённый. С чего бы?
— С того, что я невиновен. — в десятый, наверно, раз повторил Шарп.
От заботы Люсиль на душе у него становилось тепло и до странности легко.
— А вы женаты, генерал?
— Боже, да. — Кальве выплюнул табачную жвачку, — Чем мне нравится война, англичанин, так это тем, что держит нас от наших жён подальше, а к чужим поближе.
Шарп усмехнулся и попросил у Кальве подзорную трубу.
— Нападать лучше с того боку.
— Очень ценное замечание. — съязвил генерал, — Думаю, даже деревенский дурачок докумекал бы, что нападать лучше с той стороны.
Шарп насмешку игнорировал. Они с Кальве быстро нашли общий язык, что было неудивительно. Оба вышли из нижних чинов, оба не знали ничего, кроме войны. Кальве поднялся чуть выше, но у него было то, что отсутствовало у Шарпа: бесконечная преданность одному человеку. Шарп никогда не сражался за короля Георга, Кальве никогда не сражался ни за кого и ни за что, кроме императора. Союз с Шарпом генерал рассматривал как явление временное, в данный момент неизбежное. Шарп подозревал, что генерал и в преисподнюю помчится вприпрыжку, буде Наполеону вздумается поглазеть на старика- Вельзевула в клетке.
Вилла Лупиджи, впрочем, на преисподнюю не походила. Оборонительных укреплений здесь не имелось, даже оставшихся в наследство от прежних неспокойных веков. Здесь не было гласиса для заполошного подъёма, равелинов для боковых обходов и изрыгающих картечь пушечных амбразур. Обычные развалины, вознесённые над местностью. Ночью Шарп с Кальве обогнули скалу по кругу, приметив фонари на обращённой к морю стороне и непроглядную темень в руинах на востоке. С востока и решили ударить.
Осталось выяснить число защитников. Наблюдая за виллой, генерал с майором насчитали два с половиной десятка бойцов. Часть из них слонялась у внешней стены. Часть с бабами прохаживалась к морю. Двое дрессировали здоровенных, похожих на волков, собак. Пьер Дюко не показывался. По прикидкам Кальве, у очкастого майора имелось около трёх дюжин бойцов. У самого генерала, за вычетом троицы, посланной за лодкой, десять.
— Драчка будет что надо! — крякнул Кальве.
— Псины меня беспокоят. — поморщился Шарп.
Кальве оскалился:
— Что, англичанин, страшно?
— Да. — не таясь, ответил Шарп.
Честность его произвела на Кальве впечатление.
— Как-то так сложилось, что от боя к бою страха всё больше и больше. Под Тулузой и вовсе…
Кальве выпятил подбородок:
— Я постарался. Беднягам рекрутам так хвосты накрутил, что они в атаку бежали от меня, как сатана от ладана!
— Сражались они славно. — признал Шарп.
— Что толку? Не победили же. Уж вы, дружок, об этом позаботились!
— Не я. Шотландец по фамилии Нэн. А ваши его убили таки.
— Хоть какое-то утешение. Я, вообще-то, шёл туда умирать. А в конце и вовсе пули в спину ждал. Не судилось. Старею, видать. Шутки шутками, а я тоже здорово трусил там. — откровенность Шарпа развязала язык Кальве, — Это всё после России. До неё я просыпался и от мысли, что сегодня я с кем-нибудь сцеплюсь, мне танцевать хотелось. А в России… Там, видать, на каждом привале я терял маленькую частичку своей бесшабашности. Терял, терял, пока она и вовсе не иссякла.
Он внезапно смутился, жалея, что разговорился так некстати:
— Впрочем, лечится болезнь просто. Коньяком.
— А у нас — ромом.
— Коньяк и копчёная грудинка. — облизнулся Кальве, — Перед схваткой — лучшая закуска.
— Ром и говядина. — не соглашался Шарп.
— Дело вкуса, англичанин. В России я сжевал одного из своих капралов. Жестковато, но вполне съедобно.
Кальве отобрал у Шарпа подзорную трубу и принялся разглядывать вымершую прокалённую солнцем виллу:
— Пойдём часа в два ночи. Как считаете?
Шарп отметил, что генерал, при всей его спеси, советуется с ним:
— Разумно. Делимся на две группы. Мы выступим первыми.
— «Мы», англичанин?
— Стрелки, генерал. Наша троица. Мы.
— Кто тут, интересно, командует, я или вы? — возмутился Дюко.
— Мы — стрелки, генерал. Лучшие из лучших, и стреляем мы искуснее любого из вас.
Только гордость, проклятая солдатская гордость побуждала Шарпа идти в авангард. Он похлопал по
