Они знали этого человека.
Он был худощав, рыжеволос и очень молод, ему вряд ли минуло двадцать лет. Он позволил вывести себя, не сопротивляясь, дождался, пока мишень установят на его голове, и тогда сказал, ровно и очень спокойно:
– Будь ты проклят, Лотар Пейреван, и ты, Никлас Индабиран, и ты, Дэйгон Одвелл. Будь прокляты вы и ваши кланы во имя Светлоликой Гилас и Милосердного Гвидре.
Это не было бессвязной руганью обречённого. Это было молитвой. Предсмертной молитвой человека, который просил богов о том, чего хотел больше всего на свете.
Было тихо. Вдруг стало слышно, как в шелестящей на ветру осенней листве поют птицы. Толпа стояла неподвижно. Эд отметил, что этот человек одет совсем бедно. У него даже не было сапог.
– А может, просто вздёрнуть его без проволочек, милорд? – предложил самый молодой из трёх воинов, чьи имена только что проклял пленник. – А то, глядите, вечереть скоро будет…
– Да и бык стынет, – добавил другой, плечистый и грузный мужчина средних лет, и хохотнул. Получилось неестественно и не так чтобы очень убедительно.
Старик на вороном коне, чуть прищурясь, смотрел на толпу.
Глашатай прочистил горло и повернулся к толпе крестьян. Где-то детский голос громко попросился домой, вслед за чем раздался хлёсткий звук подзатыльника.
– Ну, что, этого языкатого никто не хочет? – презрительно поинтересовался глашатай и, не дождавшись ответа, махнул палачам.
– Стойте!
Все посмотрели туда, откуда донёсся крик. Эд тоже посмотрел.
– Стойте… пустите… матушка, пустите меня! Я смогу…
Сперва показались волосы – взлохмаченная огненно-рыжая шевелюра, похожая на птичье гнездо. Под шевелюрой – костлявое личико, под личиком – тощая шея, узкие плечи, переходящие в длинные неуклюжие руки и столь же нескладное туловище. Мальчишке было не больше двенадцати. Он был до такой степени похож на человека, стоявшего сейчас связанным у дуба, что родство между ними не вызывало никаких сомнений. А разница в возрасте, равно как и то, как они посмотрели друг на друга, когда встретились взглядами, не оставляла сомнений в характере родства.
Они были братьями.
– Что, малец, вздумалось удаль показать? – распорядитель лордовского балагана сверкнул щербатой ухмылкой. Рыжеволосый мальчишка с усилием сглотнул и бросил на него беспокойный взгляд. Воин оглянулся к лордам, заметил в их лицах одобрение, ухмыльнулся шире и сунул парнишке лук.
– Миро, не надо! – крикнула из толпы женщина. На неё зашикали. Эд глянул в ту сторону, откуда доносились женские рыдания, потом снова на мальчишку, и лишь потом на пленника. Тот смотрел на брата неотрывно, болезненно расширенными глазами. Эд понял, что он пытается улыбнуться, но у него ничего не выходит. Он боялся. Когда стоял среди смертников, когда его вели на верную гибель, всё одно, в петле или от стрелы – не боялся, а теперь – холодел от страха. Не за себя.
За своего маленького брата, если тот промахнётся.
– Ну, парень, давай, ату его, ату! – насмешливо крикнул младший из лордов, проклятых пленным юношей, и, сунув два пальца в рот, задорно свистнул.
Мальчик умел стрелять – Эд понял это сразу, по тому, как он взялся за лук, как положил пальцы на тетиву, как инстинктивным, на удивление холодным движением наклонил голову, прицеливаясь. Он умел стрелять и с годами, возможно, станет стрелять очень хорошо – быть может, лучше всех. Что бы ни случилось, когда стрела сорвётся с тетивы, он не забудет этот день, это солнце, клонящееся к горизонту, но всё ещё такое жаркое, этот дуб, эту верёвочную петлю, этих лордов, чьи кони фыркают и топчут землю, которая принадлежит не им. Он не забудет, и однажды все они заплатят ему за то, что не дали забыть. Он будет тем, кто свершит проклятье своего брата, внезапно понял Эд. Понял ясно и чётко – как понимал порой, что случится, если он поступит так или иначе, видел чётко и ясно, за какую из бесчисленных вероятностей будущего ему предстоит держать ответ.
Это будет. Но – не сейчас. Сейчас этот мальчик промахнётся. Не потому, что не умеет стрелять. Потому, что стреляет в своего брата. И у него дрожит рука. Едва заметно. Так, что он и сам не чувствует этого. Если бы чувствовал, смог бы сделать поправку на прицел, но он не чувствует…
Поэтому – промахнётся.
И брат его умрёт.
«И, – подумал Эд, – я буду в ответе, я снова буду в ответе за это, потому что стою в толпе и смотрю».
– Стой! Не стрелять!
На миг ему почудилось, что от его окрика мальчишка непроизвольно дёрнется и отпустит тетиву. Мальчишка дёрнулся, но тетиву не отпустил. Он в самом деле был хорошим стрелком. Он только опустил лук и обернулся. И затаившие дыхание люди в толпе обернулись.
И лорды обернулись тоже. Теперь они смотрели на Эда.
А он смотрел на них.
Он знал их, всех троих, – хотя видел раньше лишь двух их них: самого младшего, который был ещё моложе, когда они встречались, и Эд был совершенно уверен, что Лотар Пейреван не помнит об этой встрече; и Никласа Индабирана – он сильно изменился с тех пор, но Эд узнал его без труда, потому что с годами лэрд Индабиран стал почти точной копией своего отца. Лишь Дэйгона Одвелла он прежде никогда не видел, зато знавал в своё время всех его сыновей.
У каждого из этих людей были поводы желать ему смерти, и ни один из них не подозревал об этом. Они не подозревали даже о том, что он здесь, он давно уже здесь, стоит в стороне и наблюдает за ними, наблюдает за тем, как они переговариваются, хохоча и хлопая себя по бокам, когда очередной стрелок пускает стрелу мимо цели, довольно крякая, когда ноги очередной жертвы отрываются от земли.
«Вы больше не убьёте ничьих братьев», – мысленно сказал им Эд Эфрин и соскочил с коня.
– Дай, – коротко сказал он рыжему мальчишке и протянул руку. Тот заколебался, открыл рот, чтобы возразить, но перехватил взгляд Эда и закрыл его. Потом с нежданной надменностью заявил:
– Я умею стрелять!
– Знаю, – спокойно ответил Эд. – Но позволь мне.
– Эй, это не по правилам! – возмущённо крикнул лорд Пейреван. – Какого хрена, кто это вообще такой? По одной попытке на башку!
– Он своей попытки ещё не сделал, – возразил Эд, обернувшись к нему. – И передаёт её мне. Правда, парень?
Мальчишка молчал и таращил на него глаза. Все таращили на него глаза. Он слишком сильно отличался от них – своим видом, своей речью, уверенностью, звучавшей в его голосе. Как забавно, подумал Эд, они только теперь меня заметили, потому что были слишком увлечены представлением. А сейчас я сам для них – представление.
– Дай, – тихо повторил он.
Парнишка и подчинился.
Эд развернулся на каблуках, легко вскинул лук к плечу, оттянул тетиву и отпустил её. Короткий щелчок, удар – доля мгновения, так быстро, что на сей раз никто не успел затаить дыхание. Когда Эд опустил лук, над толпой всё ещё висела тишина.
Глашатай медленно наклонился и вытащил из травы яблоко, пронзённое стрелой.
Толпа взорвалась криком.
Пленник ошалело моргал, оглядываясь, ничего не понимая. Его товарищи по несчастью тоже оживились, и стражником пришлось пройтись им по рёбрам, чтобы урезонить. Другие воины сдерживали напирающую толпу. Кто-то из лордов восхищённо выругался.
Эд небрежно передал лук глашатаю.
– Как я понимаю, теперь он мой? – указав на пленника, спросил он. Дождавшись от глашатая неуверенного кивка, повернулся к рыжему мальчишке, потрясённо глядящему на него и будто не слышавшему победного рёва односельчан, и хлопнул его по плечу. – Ну, парень, что ж ты стоишь? Иди, забирай своего брата.
