нами нет».
— А ведь тут ты свои руки приложила. Для тебя разве это не радость? — искоса, с лукавинкой взглянув на Клавдию, спросила Марья.
— Сколько, думаешь, соберем?
— Полагаю, двести верных, если не больше.
Клавдия почему-то представила черноглазого крепыша, грызущего кусок сахару, и улыбнулась.
— Смейся, смейся, — продолжала Марья. — А знаешь, лекцию я слушала, в войну, когда продукты по карточкам были, так ученым сахару давали больше, чем другим. Сахарок нужен для умственной деятельности. Так что ученые без нас тоже, брат, спутника не запустят. Ну, пойдем поглядим кукурузу — и домой. Мне еще надо механика из РТС повидать.
Они направились через кукурузное поле узкой, чуть приметной тропкой. Марья пытливо поглядывала по сторонам, то и дело возмущаясь, что сорняк «так и лезет, проклятущий».
Неожиданно Клавдия засмеялась.
— Ты что? — удивилась Марья.
— Знаешь, Маруся, какие-то вы с Матвеем схожие.
И снова засмеялась.
…Весь вечер Клавдию не покидало чувство томительно-радостного ожидания.
До петухов просидела у окна, прислушиваясь, не раздадутся ли знакомые шаги, не стукнет ли калитка.
Матвей не пришел. Она ждала его каждый вечер, но он не приходил.
Спрашивать о нем неловко. Бабам только намек дай — начнут болтать. А Марья к ним в звено не заглядывала, и дома ее не застанешь.
Решила зайти в контору. Ничего особенного. Надо же о покосе узнать.
Старший счетовод артели Евдокия Петровна вычитала в районной газете (она считает ее самой интересной из всех газет — о знакомом пишут), что колхозная контора должна быть родным домом и воспитывать вкус у колхозников.
Евдокия Петровна взяла это целиком на себя. Не надеяться же на бухгалтера, который свой письменный стол не может привести в порядок.
Стены комнаты, где сидят счетные работники, оклеены веселыми обоями. Впрочем, обоев почти не видно, их закрывают портреты, плакаты и лозунги. Плакаты разные: один предлагает хранить сбережения в сберкассе, другой утверждает, что нет ничего вкуснее и питательнее яблочного джема. С метрового плаката здоровенный парень, демонстрируя великолепные зубы и не менее великолепные бицепсы, призывает заниматься парашютным спортом. Даже дверки шкафа, доверху набитого разбухшими папками, обклеены иллюстрациями из «Огонька».
Более всего Евдокия Петровна гордится плакатом, сделанным местным художником (он же поэт и изобретатель) Ильей Строевым. Красные буквы плаката кричат:
Благодарная корова, изображенная в левом углу плаката, тащит по земле огромное вымя. Похоже, что корова от удовольствия улыбается. В правом углу плаката, таких же размеров, как корова, красуется початок кукурузы.
Сразу у дверей стоит рукомойник, а над ним надпись: «Просьба обращаться с аккуратностью».
Евдокия Петровна покушалась было и на кабинет председателя. Но Матвей решительно восстал.
У него своя страсть. Кабинет его напоминает оранжерею. Цветы стоят всюду — на подоконниках, полках и прямо на полу. Тут и корявые, покрытые колючками кактусы, и нежная зелень туи, и олеандры, осыпанные розовыми букетами. В углу, в объемистой кадке, — пальма. Ее широкие, словно бумажные, листья и мохнатый ствол вызывают постоянное любопытство у ребятишек.
Матвей сам привозит откуда-то семена и отводки и сам ухаживает за цветами. Колхозники посмеиваются над председателем и немножко гордятся этой его страстью. У других председателей такого не увидишь.
…Клавдия пришла пораньше. Матвея только утром захватишь. Кабинет председателя закрыт. Заглянула в бухгалтерию. Счетовод Зоя, тоненькая лупоглазая девушка, подпрыгивала, размахивая платком.
— Клавдия Ивановна, осторожно! — крикнула Зоя.
Оса, натужно жужжа, покружила по комнате и опустилась на подоконник. Зоя, пригнувшись как котенок, прыгнула к окну и накрыла осу платком.
— Вот она. Ух, зараза! — воскликнула Зоя, торжествуя. Свернув платок комочком, ударила по нему канцелярской книгой.
— Что это у вас никого нет? — спросила Клавдия, оглядывая пустые столы.
— А рано еще.
— Председатель не приходил?
— Не придет он. — Зоя, разглядывая убитую осу, с грустью произнесла: — Жила же! — и, будто оправдываясь, добавила: — Пусть не жалится. Все равно от нее толку ничуть.
— Уехал куда? — чувствуя неясную тревогу, спросила Клавдия.
— А болен он, — беспечно сообщила Зоя. — Насекомое что-нибудь чувствует или оно совсем бесчувственное? У него же нет нервной системы.
— Ты вот бесчувственная, — вспыхнув, упрекнула Клавдия. — Он болен, а она мне про осу. — И, увидев недоумение на лице Зои, спохватилась: — Чем болен-то Матвей Ильич?
— Не знаю я. Врача из райцентра привозили. Диагноза еще нету. — Зоя щегольнула новым для нее словом, произнося его с ударением на «о». — Вам, может, заместителя? Он скоро придет.
Так вот оно что. Болен!.. Не опасно ли? Она даже не смеет навестить: мать Матвея крепко недолюбливает Клавдию. Чего доброго, такое скажет, что порога не найдешь.
Клавдия нарочно прошла мимо дома Матвея. Авось, кого и увидит.
Ставни заперты.
На дворе пусто.
Как и у кого о нем узнать?
Старшая племянница Матвея работала дояркой. Клавдия, будто разыскивая бригадира, зашла на ферму.
Маша удивительно похожа на своего дядю: такие же пышные, вьющиеся волосы и серые, в густых прямых ресницах глаза.
Глаза с лукавой хитринкой смотрят на Клавдию:
— Клавдия Ивановна, а бабушка завтра в райцентр поедет, в аптеку, вот вы и приходите. Уж дядя Матвей обрадуется! — Маша понимающе улыбается. Она упивается своей ролью посредницы.
На другой день Клавдия впервые отпросилась у Ольги, сославшись на головную боль.
Надела лучшее платье и, собрав гостинцы, отправилась. Подле усадьбы Матвея нос к носу столкнулась с учительницей и раздумала, повернула к дому.
А вечером было еще хуже. На дворе она увидела мать Матвея, высокую худую старуху с умным и суровым лицом. Из-под насупленных густых бровей смотрели темные пытливые глаза.
— Тебе что? — неприветливо спросила она.
— Председателя бы мне повидать, — оробев, растерянно ответила Клавдия.
