— Да кто же это? — в третий раз тревожно спросила старуха. Она приблизила лицо к Клавдии, вглядываясь в нее, и испуганно отпрянула. — Господи, боже ты мой, — проговорила старуха жалобно, — кто же это тебя так?
Клавдия почти беззвучно прошептала:
— Я… мне… позовите Матвея Ильича.
И в тот же миг услышала его голос:
— Мама, кто там?
Косяк двери под плечом Клавдии пошатнулся. Но сильные руки схватили ее. Последнее, что уловило сознание, были слова старухи:
— Да неси ты ее в горницу. Видишь, она совсем сомлела…
РАССКАЗЫ
В степи
Огромная черная туча шла с запада. Казалось, она вот-вот прикроет собой всю степь. Низко над землей, каркая и хлопая крыльями, пролетела черно-синяя ворона. В воздухе пахло дождем. Я прибавила шагу. Дорога свернула влево. По обеим ее сторонам лежали ощетинившиеся жнивьем бескрайние поля. Только на горизонте стояла несжатая пшеница. Там рокотал комбайн. Откуда-то издалека, должно быть с тока, ветер доносил стук движка.
Дорога снова круто свернула и привела меня к мосту, перекинутому через маленькую извилистую речушку. Из нее выглядывали круглые, поросшие мохом валуны. На берегу одиноко росла осина. Высокая и тонкая, в багряном осеннем уборе. Ветер, гнавший тучу, как бы спрыгнул вниз и со всего размаху налетел вдруг на осину. И под напором ветра склонилась она чуть ли не до самой реки. Но ветру и этого мало: он сорвал листья с ветвей, покружил их в воздухе и рассыпал по реке. На потемневшей воде яркими пятнами запестрели листья, заколыхались и поплыли, подгоняемые сердитой волной.
В зарослях осоки торопливо и озабоченно заквакали лягушки.
От моста шли две дороги. Я в недоумении остановилась: которая же приведет меня в бригаду колхоза «Красная заря»? Из раздумья вывел скрип телеги. Справа, из-за поворота, показались подводы с хлебом. Возница, с опаской поглядывая на небо, погонял лошадей. Я пошла навстречу подводам и только поравнялась с возницей, как, словно из-под земли, вынырнул всадник. Обдав меня облаком пыли и чуть не сбив с ног, белобрысый паренек на ходу ловко осадил коня. Он кинул на последнюю телегу брезент и крикнул вознице хриплым, простуженным голосом:
— Ты что, не видишь, — туча?! На себя небось плащ надел, а хлеб пускай мокнет?
Быстро повернув коня, он помчался обратно, показывая на небо и что-то крича мне на ходу.
Ударили первые редкие дождевые капли, оставляя на пыльной дороге темные кружочки.
Не успел возница прикрыть хлеб, как туча обрушилась на степь проливным дождем.
Промокнув до нитки, я с трудом добралась до ближайшей бригады колхоза «Путь Ильича», где мне пришлось заночевать.
Народ здесь оказался гостеприимным: после ужина мне приготовили постель… Но спать не хотелось. Пристроившись у жарко топившейся времянки, я разговорилась с колхозным плотником Никитой Петровичем. Широкоплечий, краснолицый, с короткой черной с проседью бородой, он производил впечатление еще крепкого старика.
То и дело открывалась дверь, и со двора входили гурьбой парни и девушки. Дождь изрядно промочил их. Они вежливо здоровались и, весело перебрасываясь шутками, снимали платки, кепки, тужурки, развешивали и пристраивали их на шестах, прибитых специально для этой цели над времянкой. Попахивало дымком и кислой шерстью.
Чернобровый и румяный парень с тремя спортивными значками на борту пиджака подошел к нам и спросил:
— Что нового пишут в газетах?
Но тут же из его слов выяснилось, что он хорошо осведомлен о последних событиях и вопрос задал больше для разговору.
Вернулся с поля белобрысый паренек, повстречавшийся на дороге и чуть не сбивший меня с ног. Держался он подчеркнуто солидно, не участвуя в общих разговорах и шутках. Он сел к столу, придвинул поближе лампу и долго что-то записывал и подсчитывал, смешно, по-ребячьи шевеля губами и хмуря светлые брови. Вообще в нем было много мальчишеского. Это впечатление дополняли ямочки на щеках, не потерявших еще детской округлости. Только серые строгие глаза смотрели не по-юношески сурово.
Каждый раз, когда хлопала входная дверь, паренек оглядывался. Похоже было, что он кого-то поджидал. Вскоре моя догадка подтвердилась. С улицы с шумом ворвался мальчишка в длинной, волочившейся по полу шинели, с мешком на голове. Сбросив шинель и мешок прямо на пол, мальчишка неожиданно превратился в миловидную девушку.
Строгий белобрысый паренек, перестав писать, часто мигая светлыми ресницами, во все глаза смотрел на девушку.
Она встала подбоченясь и тонким, пронзительным голосом, пристукивая в такт каблуками, пропела:
Высокий, могучего телосложения паренек в тельняшке насмешливо произнес:
— Это еще вопрос, Анка, кто кому голову морочит.
Все засмеялись и посмотрели в сторону белобрысого паренька. В карих лукавых глазах Анки прыгали бесенята.
— Извиняюсь, может, кому и помешала, — нараспев произнесла она и убежала в другую половину избы.
Белобрысый паренек встал, ни на кого не глядя, поднял шинель и, отряхнув ее, повесил около времянки. Из кармана шинели он вытянул измятую газету и принялся ее читать. Но читал он не очень внимательно, все поглядывал в ту сторону, куда убежала Анка и откуда раздавался ее тоненький, пронзительный голосок.
Когда колхозники ушли спать, он оделся и, сказав, что отправляется на ток, пошел к двери. Только теперь я заметила, что он прихрамывает на правую ногу.
— Такой молодой и побывал на фронте? — спросила я Никиту Петровича.
— Это кто? Иван Иванович-то? — живо отозвался Никита Петрович. — Ему с начала уборочной двадцатый год пошел. А ногу ему покалечили не на фронте. Сызмальства это. Коней объезжал. А все через свой характер. Чем конь норовистее, тем он хуже от него не отстает.
— Он что, учетчик? — спросила я. Паренек заинтересовал меня.
— Наш бригадир.
В тоне Никиты Петровича прозвучали задушевные и в то же время горделивые нотки. И все время,
