Между тем командир продолжал колебать твердые Лехины устои, переходя к другой стороне вопроса:
— К тому же, Алексей, денежное довольствие, обмундирование, жилье, отпуск большой с возможностью бесплатно ездить в любой конец страны, исключая время дороги. Короче, думай сам. Только пока никому об этом не говори. У нас всего одна вакансия на школу прапорщиков имеется. Согласишься, зампотех этот вопрос с командиром полка решит. И специальность для тебя подходящая — автотехническая.
Леха сразу выловил своими крепкими крестьянскими мозгами рациональное зерно из командирских рассуждений. Выйдя из класса, он снова направился в парк и по дороге хорошенько обмозговал создавшуюся обстановку.
«А ведь и правда, — думал он, внезапно загоревшись такой идеей, анализируя все очевидные плюсы, доведенные до него командиром, — прапорец-то нужный в деле агрегат! Офицеру-то чего? Ляпнул приказ и — свободен. Гуляй! Балдей! А вот как этот приказ с солдатами выполнить? Тут уж, товарищ прапорщик, твоя очередь! Короче говоря, офицер не будет, солдат не сумеет, а кто тогда, спрашивается, исполнит? Кто?! Прапорщик! Нету у армии другой такой смекалистой хозяйской жилки! И опять же довольствие не хилое! Деньжата путевые, отпуск туда-сюда, хата… Е-п-р-с-те! Согласиться, что ли?!»
Спустя месяц Леха, снабженный отличными характеристиками и деньгами, убыл из части на обучение в школу прапорщиков.
Через полгода, в конце апреля, новоиспеченный прапорщик Алексей Петрович Шашкин собственной персоной пожаловал в отпуск на родину. Теперь уже он, в новенькой, сшитой в военном ателье по индивидуальному заказу форме, отглаженных с парафином брюках, надраенных до блеска сапогах и в хрустящем, пахнущем кожей офицерском ремне, упругой неспешной походкой, как когда-то Колька Дынин, вышагивал по дорогим сердцу сельским улицам. Шел под руку с таявшей от восторга матерью с одной стороны и курящим самосад гордым и несколько смущенным отцом — с другой. Сын самостоятельный, в люди вышел! Военные по тем временам в большом почете и уважении были.
По гостям ходили два дня. Как водится, деревенские родственники охотно привечали. А у кого были девки на выданье, так вообще наперебой зазывали. От такого непосильного внимания Леха даже чуток озадачился и подустал.
— Хотел себе отдых провернуть, а получился карнавал на берегу самогоновой речки, — думал он ранним утром третьего дня, страдая от головной боли и сухости во рту.
Быстро, по-военному приведя себя в порядок, он надел полевую форму, наскоро позавтракал предусмотрительно оставленным матерью на плите борщом и отправился на самое, пожалуй, важное после встречи с родней свидание. Он шел в колхозный гараж.
— Как там моя Клеопатра?! — думал он, ускоряя шаг, чуть не прыгая от радости, завидев издали приземистые кирпичные постройки колхозных мастерских. Внезапно нахлынувшее волнение, заставило его ненадолго остановиться. Все здесь было по-прежнему. Каждая канава и каждый бугорок на проселочной дороге, ведущей к гаражу, остались на месте, словно по ней никто все это время не ездил. Он внимательно посмотрел в сторону, отыскивая взглядом что-то сбоку от дороги.
— Ну, точно! — Он сделал несколько шагов по молодой свежей траве. — Мои колеса! Почти не заросли. — Он вспомнил, как незадолго до призыва пытался обогнать медленно ползущий по дорожной колее трактор. Уже поливали осенние дожди, отчего дорога напоминала собой двухколейный открытый водопровод. Леха тогда решил проскочить на обгон рядом с дорогой, да так засел в жирную размокшую грязь, что пришлось пользоваться услугами того же тракториста. На месте буксовки задних колес остались две характерные полукруглые канавы. Для Лехи в данный момент они имели, пожалуй, особую ценность. Он пристально, уважительно рассматривал их, как реликвию из музея собственной жизни. Это потом, с возрастом, люди перестают замечать нюансы прошлого, проскакивая памятью по верхам, минуя мелочи, сглаживая неровности, перепрыгивая через трещины. Но тут случай другой. Тут еще вся жизнь до мелочей по местам расставлена. Для двадцатилетнего Лехи два года назад это большой скачок в историю, от того и невыносимо дорого было его трепещущей душе любое, внезапно опознанное им дерьмо.
Он неторопливо пошел дальше. Казалось, что с каждым его шагом время движется в обратную сторону и он снова тот же пацан в замасленной фуфайке и картузе, спешащий поутру на работу. Глубоко вдыхая запах лежалого силоса, принесенный ветерком от скотного двора, под дробь участившегося пульса он уже подходил к мастерским.
Завгар Петр Никодимович стоял у ворот мастерской и что-то громко доказывал окружившим его троим пожилым слесарям. Он размахивал рукой с зажатыми в ней бумажными листами и, судя по красноречивой мимике его губ, жутко матерился, значительно прибавляя тем самым веса своей точке зрения. Слесаря тоже горланили в ответ, не согласные с мнением завгара. Они стояли спиной и не видели подходившего Леху. Завгар мог бы заметить его, но был сильно близорук. Уже ясно доносилась суть их содержательной беседы. Леха остановился, не желая прерывать диспута, и с интересом слушал.
— Хрен вам с коромысло, а не наряды! — кричал раскрасневшийся завгар. — Норму не сделали, опять вчера бормотухи нах…сь! Работать кто будет, я спрашиваю?!
— Никодимыч, мы же после смены выпивали! — пьяно разводили руками слесаря.
— А на смену во сколько сегодня приползли?! Я кого спрашиваю?! В десять часов, после захода на сельмаг?! Сталина на вас не хватает! Замудонцы! Не подпишу процентовки, пока работу мне лично не сдадите! — орал завгар.
— Прапорщика на них не хватает! — громко и четко по-военному резюмировал Леха.
Петр Никодимович вздрогнул от неожиданности и прищурил глаза, разглядывая внезапно возникшее говорящее пятно.
— Леха! — воскликнул он. — Ешь твою балалайку! Здорово, командир! Слыхали мы про тебя! Слыхали! Молодец, что в армии остался, а то тут с этими кузнецами народного счастья, — он кивнул на довольных Лехиным своевременным появлением полупьяных слесарей, — трекнешся, как кукушка со столба! Пошли в кабинет! — Он обнял Леху и повел в гараж.
Сначала, порасспросив его о том о сем, Петр Никодимович вздохнул и поведал Лехе грустную историю.
— Да вот, понимаешь, — он побарабанил пальцами по столу, — год назад вызвали нашего председателя колхоза в район и навешали ему хороших за то, что колхоз план по сдаче металлолома не выполнил. Чуть партбилет не отняли. Он прилетел назад бешеный, как с ракетницей в заду, и заставил все, что было, на куски порезать и в металлом сдать. — Он кашлянул в кулак и продолжил: — Когда мужики твою машину автогеном резали, веришь, чуть не рыдали. Всем жалко было. Прости уж, не обессудь. Лады? — Завгар отвел глаза и снова досадно кашлянул в кулак.
Леха помолчал, глядя на нервно барабанящие по столу пальцы завгара. Время мгновенно сделало рывок из его деревенской юности и снова вернулось на место. Он посмотрел на мудрого, доброго старика, который, видимо, также был расстроен, и, махнув ладонью, сказал:
— Лады, Никодимыч! Да я и не в обиде. Как говорил один философ, это закон джунглей!
— Умно сказал, — согласился завгар. — Умно. А какой философ, как фамилия?
— Шерхан из мультика про Маугли. — Леха улыбнулся. — Да ладно тебе, Никодимыч, я точно не в обиде! — Он обнял старика. — Вечерком к тебе домой в гости зайду! Пока.
Так Леха и провел месяц отпуска, гостюя по односельчанам и помогая родителям по хозяйству. Встреча с однокашниками, которые год как дембельнулись и уже приобрели обрюзгшие от частых пьянок физиономии, закончилась для неподготовленного Лехиного организма потемками в глазах и временным провалом в памяти.
Наутро он, очнувшись дома в постели, первым делом ощупал лицо, посмотрел на кулаки и облегченно выдохнул:
— Значит, обошлось без гастролей. — Он снова закрыл глаза, смутно припоминая, как вчера кто-то из ребят в разгар веселья настойчиво предлагал взять «ЗИЛ», прокатиться в соседнюю деревню и с кем-то там хорошенько потолковать.
Под конец отпуска Леха съездил в район и навестил в военкомате того самого майора, с легкой руки которого его жизнь приняла иной, совершенно незапланированный, но, наверное, удачный оборот. Майор встретил хорошо. Они закрылись в его кабинете, расстелили газетку поверх кипы учетных дел призывников
