— Да что ты возникаешь? Все одно — Исаак. Да? А ты что, еврей?
— Во-первых, юноша, у русских, в нашем языке, есть вежливая форма: к незнакомым, тем более к старшим, принято обращаться на вы… И у нас, у русских принято обращаться с отчеством.
— Ну, вот. Опять возникаешь…
— Да. Еврей. А что? Имеет значение?
Как писал Пушкин: «Ничего не ответила рыбка, лишь хвостом по воде плеснула». Парень ничего не ответил и печально ссутулившись, пошел из кабинета. Как это у того же Пушкина, нашего русского кумира: «Догадал меня черт родиться в этой стране».
Помню, как лет пятнадцать тому назад один приехавший к нам немец, не понимавший по-русски, сказал, что он чаще всего слышал и единственно, что понимал в разговорах — это два слова: Пушкин и кегебе. Но это я отвлекся.
Паренек был столь печален, что я закручинился — не оторвал бы он всю мою работу, чтоб заново все сделал какой-нибудь иной хирург, брат по племени и крови. Придет как Маугли к питону Каа, скажем, и промолвит на змеином языке: «Мы с тобой одной крови, ты и я. Удачной охоты, Каа. Почини мне мошонку». А еще лучше попросить об этом Багиру.
Больше я его никогда не встречал. А мне так интересно бы знать результаты моей работы. И на вид тоже интересно — как же все это выглядело через год, как разгладились швы, нет ли углов. Наконец, достаточно ли хорошо восстановилась изначальная форма.
Ни при выписке. Ни после свадьбы… Никогда. Думаю, что все в порядке. Говорят же: нет вестей — добрые вести. Было бы плохо, наверное, пришел бы права качать.
Началось это воспоминание, как чисто медицинский казус. Так сказать, мне важен был прецедент — приблизительно такой же больной был у нас вчера в отделении. Дежурные также проявляли «искусство кройки и шитья», как пел когда-то в дни нашей молодости Булат Окуджава. Вспоминал, вспоминал, как кроил, а кончились мои внутренние мемории совсем другой заботой, другим кроем. Не о шитье — о житье финальный куплетик.
Так и в рекламе, что я сейчас увидел на своем домашнем экране: погоня, полиция, мотоциклы, шум, треск, обыск… а оказывается — какие-то сигареты лучшие в мире, или что-то в этом роде.
Бродит по Европе призрак… и… всех чужих ждет клизма…
Лень
Выходной день может протекать по-разному. Борис Исаакович решил воспользоваться разнообразными желаниями семьи. Жена звала к друзьям на дачу. С вечера уехать и ранним утром по грибы. Все знали, что такое предложение глава семьи отвергнет с порога — он не любил ни эти лесные походы, дачные посиделки после, неминуемую борьбу с комарами, да и грибы не любил. Хотя известно — грибные поиски на самом-то деле не имели никакого отношения к дальнейшей гастрономии. Учёная компания — им важен поиск. Сыну тоже до лампочки была вся эта многомудрая компания — у него своя компания, свои планы и задумки. Короче говоря, уик-энд наступил, и Борис Исаакович остался дома с полной свободой, без привычных семейных общений. У него была идея написать статейку. Небольшую, без глобальных обобщений или новых предложений операций там, методов лечения. Недавно он выписал больную после необычной тяжёлой травмы, тяжёлой операции и неожиданно слишком лёгкого послеоперационного течения. Девочка разбилась на машине, которая впоролась в темноте на какую-то стройку не ограждённую должным образом. Её прямо пронизало, как на шампур насадило на два толстых штыря, которые прошли через весь живот снизу и остановились в груди. Будто чья-то верховная рука отводила эти железяки от мест, которые бы сделали повреждения не совместимыми с жизнью, как пишут в протоколах. Трудно назвать так пострадавшую девочку счастливой, но как иначе, если после такой сумасшедшей травмы, она выписалась из больницы уже на десятый день. Мистика! Да всё мистика: улица, на которой это случилось в старые время называлась «Живодёрка», и надо же, чтоб на месте с таким названием выстроили институт, который занимался и следил за трупом Ленина. Правда, пришлось её перекрестить в улицу Красина. Но, судя по этой травме, характере и функции института, суть прошлого названия сохранялась. Мистика!
Статеечку Иссакыч планировал небольшую, в отдел казуистики хирургического журнала. Он даже сел за стол и, пытаясь собрать все силы своего воображения, отдался размышлениям о мистики казуса. Хотя не воображение надо было включать, а лишь память, и сосредоточиться лишь на правильном подборе и порядке слов. Поразмышляв, да повздыхав, он написал первую фразу: «Попадаются в практике экстренной хирургии…» Уничтожил предложение — бред же. Так не пишут. «Случай необычной травмы, при…» Нет, не то. Борис Исаакович задумался и понял, что больше его заботит место, где случилось несчастье, а не хирургическая тактика и казуистика. И действительно: хирургическая проблема счастливо разрешена, больная ушла домой — и никаких забот. А место, наводящее на размышления и мистические домыслы и вымыслы, осталось.
Он ещё несколько раз начинал, но после трех слов отвергал написанное. На самом-то деле, ему было просто лень, потому и лезли в голову всяческие мысли не по делу. Лень, хоть и неосознанная, но требовала какого-то оправдания. Если по серьёзнее задуматься, то и писать-то эту казуистику не хотелось. Пожалуй, это был просто повод остаться дома одному, уберечь себя от дачи.
Когда есть формальное желание сесть за работу к письменному столу, появляется спасительная потребность поесть или выпить чаю, кофе. Всё же дело. На кухне Иссакыч повертел головой, открыл холодильник, понюхал и из еды обнаружил лишь суп. Это не еда для первой половины выходного дня. Поворошил запасы. Статья в голове не складывалась, да и, вообще, не вползала туда. А в холодильнике он обнаружил большие напластования льда. Какое счастье! Есть чем заняться — надо разморозить холодильник, что полезно семье и его имиджу в доме. Он будет героем, да ещё и сможет упрекать всех за бесхозяйственность.
Не так уж была заполнена эта кладовая их — он быстро ее опорожнил, и крайне собой довольный, поскольку знал, как это надо делать, поставил в холодильник кастрюлю с кипятком. Теперь ждать. Что ж можно заняться и статьёй. Однако же хотелось есть. Или не хотелось, но так же он решил ещё раньше. Дело есть — и он принялся за кашу. Пшённую с изюмом и курагой. Ведь есть какая-то легендарная гурьевская каша. Иссакыч завозился с поваренными книгами, что лежали на кухне, на буфете. Не нашёл. Есть ещё книги Похмелкина. Нет — надоело книги листать. Начал делать кашу. Крупу промыл. Воду с молоком подготовил. Изюм и так хорош, а курагу немножко порезал на более мелкие кусочки. Засыпал, поставил, помешал… И снова к холодильнику.
Боже! А на полу-то натекло. Тоже дело — пол вытирать. И не оторвёшься к тому столу, что в комнате, а не здесь. Вытер пол и подложил тряпку. Помешал кашу и уменьшил огонь под ней.
Опять натекло и опять вытер пол. Господи! Пока эта глыба льда истает, сколько ж времени уйдёт, да и за полом надо следить. Соседи внизу не простят. Работа есть беспрерывная.
Телефон: «Борис Исаакович, у нас проблема. Больной не совсем ясный». «Что приехать?» «Ну, не сломя голову, но хотелось бы». «А что там?» «Да живот какой-то непонятный. Ну не кровотечение, можно не торопиться… Но, пожалуй, лучше соперировать. А может и подождать. Завтра-то воскресенье». «Чуть попозже. Я тут делом занялся. Может, ещё часок, а?» «Я ж говорю, не горит». «Не течёт». Посмеялись. «Кончу и приеду». «Закончишь и приедешь. Так?» Опять посмеялись.
Опять вытер пол. А глыба, что скала — почти и не уменьшилась. Иссакыч вспомнил сказку, где говорилось, что к горе раз в год прилетает птичка и точит свой клюв. Когда она сотрёт всю гору, то и будет секунда вечности. Когда ж это закончится. Процесс, как нынче говориться, пошёл и его уже не приостановить. Иссакыч задумчиво уставился на этот айсберг. И его осенило. Пока Лены нет… Ведь неизвестно, как будет бороться за своё имущество. «Ай да Иссакыч! Ай да сукин сын!» вспомнил он Пушкина. Он притащил фен, включил его на самую полную мощь и направил горячую струю воздуха между стенкой морозильного устройства и глыбой льда. Скоро появился зазор между этими двумя материями. Ещё немного и он просунул свои хирургические пальцы в образовавшуюся щель. Лёд сравнительно легко отошёл и он его скинул в раковину. «И догадал же меня чёрт родиться хирургом с таким талантом» — продолжал он
