— Пишу эссе, — четко отвечает она.
— О, здорово! Можем позаниматься вместе! — восклицаю я, призвав на помощь весь оставшийся у меня энтузиазм.
— Я собираюсь ложиться.
— Надеюсь, ты не против, если я немного посижу, — робко спрашиваю я.
— Как угодно, Хлоя.
Решив дать ей несколько минут, чтобы успокоиться, я сажусь за свой компьютер и проверяю почту. Ничего интересного.
Я решаю посмотреть, не бросил ли YaleMale05 на этой неделе в меня комком сочувствия.
Разве я не упомянула, что я мазохистка?
Еще я надеюсь, что он, возможно, назвал свое имя, хотя это точно Максвелл.
Я размышляю.
Захожу на страничку «Йель дейли ньюс», наверное, в миллионный раз за эту неделю и жду, пока выскочит моя колонка, чтобы прочитать отклики.
Ну конечно, как и ожидалось, YaleMale05 действительно нашел время в своем плотном расписании, чтобы уделить мне толику внимания.
Я прокручиваю экран и вижу всего одно простое предложение под его псевдонимом:
Эта колонка про меня?
YaleMale05 много о себе воображает. Разумеется, правда, что его маскировка дала мне пищу для последнего материала. Но как он умудрился это понять? Максвелла всю эту неделю я даже не видела.
Возможно, он несколько более перспективен, чем я думала вначале.
Обдумывая данную мысль и готовясь покинуть сайт и по-настоящему начать заниматься, я заметила, что на этой неделе были присланы еще несколько откликов.
ЧЕРТГРРРРР88
Хлоя, кто бы ты ни была, писать ты не умеешь. Я изучаю английский язык, ты едва способна связать три предложения.
НАТАЛИ С.
Некоторым женщинам нравится, когда с ними обращаются как с людьми, а не как с куклами. Не заставляй всех остальных женщин выглядеть дурами. Мне жаль тебя.
Я тупо пялюсь на экран, не в силах придумать ни резкого ответа, ни саркастического замечания. Я чувствую себя неудачницей, пустой и даже… ненавидимой.
Неужели никто не видит в моих текстах юмора и иронии? Простых наблюдений за нашим поведением, когда мы пытаемся общаться с противоположным полом? Такое впечатление, что выстраданная мысль, которую я каждую неделю пытаюсь донести через свою колонку, уничтожена этими не имеющими лица критиками.
Внезапно на глазах у меня выступают слезы и начинают капать на клавиатуру. Терпеть не могу плакать. Не только портится цвет лица, но и словно выворачивается наизнанку душа. Но я не могу сдержаться. Эта кошмарная ночь начинает вытекать из моих глаз, сначала медленно, затем потоком.
Как могут люди, которых я даже не знаю, так меня обижать? Как могут мои материалы, источник большой гордости, превратиться в публичную катастрофу?
Судорожно вздохнув, я поворачиваюсь и пытаюсь нащупать коробку бумажных платков на столике у кровати. На меня вдруг наваливается смертельная усталость. Я хочу только одного — лечь не раздеваясь на кровать, прямо поверх покрывала, и заснуть в надежде проснуться где-то в другом месте. С кем-то другим. Или, скажем, пробудиться через два дня в Гарварде, ничего этого не помня.
Бонни смотрит на меня, и ее лицо смягчается. Она берет платки, которые я безуспешно искала, и направляется ко мне, сочувственно протягивая мне коробку. Я выхватываю один и сморкаюсь, тянусь за вторым, который она милосердно вкладывает мне в руку.
Она позволяет мне выплакаться. Бонни знает, когда надо делать подобные вещи. Она знает гораздо больше, чем я думаю.
Через несколько минут, когда мои рыдания сменяются всхлипываниями, она спрашивает.
— В чем дело? Что случилось?
Я поднимаю на нее глаза и тихо отвечаю:
— Ничего.
— Значит, мы просто так сидели последние десять минут, пока ты плакала? Что ж, замечательно. Тогда я ложусь спать, — говорит она полным сарказма голосом.
Я смотрю на нее, надеясь, что она пойдет спать, но она не сводит с меня глаз и терпеливо ждет ответа. Бонни каждый день ложится спать в полночь, но, если я уроню хоть одну слезу, она будет утешать меня до восхода солнца. У нее больше терпения, чем у меня.
Наконец я сдаюсь и по частям выкладываю свою историю. Мелвину не нравятся мои материалы. По крайней мере я так думаю. И я завалю экзамен. И я упала. А теперь еще и отзывы. Эти отзывы.
— Все идет не так, — спокойно делаю я вывод.
Бонни задумчиво слушает.
— Разреши взглянуть на эти сообщения, — просит она. — Кто эти люди, начисто лишенные чувства юмора? — добавляет она.
— Бонни! — сердито восклицаю я. — Ты хочешь вывести меня из себя? Мне совсем ни к чему знать о тысячах людей, которые меня ненавидят.
— Согласна, я немного преувеличиваю. — Ха! Ты только взгляни.
Через ее плечо я читаю сообщение, на которое она указывает — три коротких слова на экране.
БРАТ2
Ты меня смешишь.
— Видишь! — радостно восклицает Бонни. — Ты нравишься читателям!
— Да, на каждых трех, считающих, что у меня литературные способности Полы Абдул, приходится одинокий стрелок, который находит меня забавной. Очень ободряет.
— Хлоя, — говорит Бонни, глядя мне прямо в глаза, — заткнись.
Я смущенно опускаю взгляд.
— Ты помнишь, — продолжает она, — как в начале второго курса я вела ту обучающую программу?
— Угу. — Я киваю головой, не вполне понимая, куда клонит Бонни.
— И в группе были люди, не согласные с моей методикой преподавания. Они считали, что я допускала ошибки и тому подобное.
— Да.
— Ты помнишь, что ты мне сказала?
Я тупо смотрю на нее. Абсолютно не помню, что я ей сказала.
— Ты сказала, цитирую: «Если все тобой довольны, ты плохо делаешь свое дело. Ты даже не стоишь того, чтобы тебе об этом сказали. Ты скучная».
Я улыбаюсь:
— Я действительно это сказала. Я такая мудрая.
— Нет, ты не мудрая. — Она делает паузу. — Хлоя, ты считаешь, что можно вести секс-колонку и быть всем лучшей подругой? Ты пишешь о том, что задевает в людях определенные чувства. Вполне естественно, что некоторым не нравится, что ты говоришь.
— Но зачем им говорить, что им не нравлюсь я? Та девица вообще сказала, что жалеет меня! —
